Фандом: Invisible man ("Человек-невидимка")
Автор: Lady_orange
Бета: Djanan
Пейринг: Нет
Рейтинг: PG
В это же время из глубины домика, от лестницы с другой стороны дерева, к Кевину аккуратно подкрадывался его брат – Дэриен. Он был полон решимости и юношеского азарта отомстить за то, что его комиксы взяли без спроса. Он не был зол или обижен, так как не был особенным собственником пока. Им скорее двигало желание нашкодить, внутренне оправданное побуждением проучить брата за самовольное обращение с чужими вещами. Дэриен был чуть полнее, не ниже, но шире, с аппетитными румяными щеками и хитрыми глазами отъявленного пакостника. У него были так же коротко остриженные волосы, но без рыжего отлива, поэтому они не казались на солнце коричневыми, как у брата. Руку он держал в кармане закатанных до колена спортивных брюк, и в этой руке определенно было что-то зажато.В небольшом городке в нескольких десятках километров от Сан-Диего, на улице, тонувшей в тени больших раскидистых деревьев, стоял трехэтажный дом. Он мало чем отличался от ряда подобных ему на улице, которая вне зависимости от времени года в этом климатическом поясе всегда стояла зеленая, разве что в конце лета листья были чуть запылены, а зимой – кроны редели.
Здесь все было приторно-провинциальным, начиная от почтового ящика с коротеньким пластиковым флажком, до офицера полиции, толстого и старого, которому никогда не приходилось бегать за бандитами – их тут не так уж и много. И, похоже, каждая частичка этого города искренне гордилась своей пасторальностью, и своей богатой родословной, и своей важностью для общего внешнего вида. По вечерам здесь зажигались огни на фонарях и в окнах домов, и жители выходили поболтать, обменяться новостями, послушать вместе старое радио, принимающее скрипящие от помех звуки музыки, подышать воздухом, прохладным после дневной духоты.
Трехэтажный дом четы Лоренс был основательно построенным жилищем с большими окнами на втором этаже. В нем была веранда, массивные добротные каменные ступени перед парадным входом и аккуратный внутренний дворик, где устраивались соседские вечеринки, можно было поставить надувной бассейн или сыграть в бадминтон. Было и свое дерево, на верхушке которого два подростка, живущих в этом доме, устроили свой шалаш, или – как они его называли – штаб. У каждого мальчишки в детстве должен быть штаб, куда он сваливает свои сокровища – карманные деньги, комиксы, шарики для игры, части механизмов, которые мастерит на досуге. Этот небольшой неуклюжий домик - неприкосновенная, священная территория, материальное воплощение слов «свобода» и «уединение» для ребенка.
Теплым и ветреным днем лета тысяча девятьсот семьдесят седьмого года обоим хозяевам домика на дереве было по девять лет. Они сидели в своем убежище от внешнего мира, каждый занимаясь своим делом и преследуя свою цель. Кевин – высокий и худой подросток в очках, кареглазый и с темными короткими волосами, отдающими на солнце рыжиной, стремился проникнуть в тайны учебника по химии за 8-й класс. Он выпросил его у соседского мальчишки, выменяв на комиксы брата. Теперь, свесив одну ногу со сколоченного кое-как деревянного козырька в трех метрах от земли, он сидел и сосредоточенно читал, водя с сухим звуком пальцем по строчкам. Изредка по-детски старательным почерком он делал пометки в тетради и на полях учебника, забыв, что он чужой.
В это же время из глубины домика, от лестницы с другой стороны дерева, к Кевину аккуратно подкрадывался его брат – Дэриен. Он был полон решимости и юношеского азарта отомстить за то, что его комиксы взяли без спроса. Он не был зол или обижен, так как не был особенным собственником пока. Им скорее двигало желание нашкодить, внутренне оправданное побуждением проучить брата за самовольное обращение с чужими вещами. Дэриен был чуть полнее, не ниже, но шире, с аппетитными румяными щеками и хитрыми глазами отъявленного пакостника. У него были так же коротко остриженные волосы, но без рыжего отлива, поэтому они не казались на солнце коричневыми, как у брата. Руку он держал в кармане закатанных до колена спортивных брюк, и в этой руке определенно было что-то зажато.
Доски тихонько скрипнули под весом появившегося хозяина, словно приветствовали его, однако Кевин был так погружен в исследование неизведанного и, пока, запретного, что не услышал и не заметил. Не странно, сейчас бы, пожалуй, он не заметил бы и упавшего неподалеку самолета, если бы только ветром от взрыва не унесло его книгу. Дэриен замер на секунду, проверяя, не обнаружилось ли его присутствие, и медленно потащил руку из кармана.
Налетел ветер, тронув лениво листву, издавшую мягкий шепчущий шелест. На секунду стало прохладнее, и кожа рук покрылась зябкими бугорками. За соседним забором включили радио, передавали прогноз погоды. Дэриен отвлекся, но потом снова потянул из кармана сжатую в кулак ладонь. Оттопыренный на узкой цеплячьей коже Кевина воротник, за которым виднелась нежная загорелая кожа спины и выступающие позвонки, маячил все ближе. Дэриен даже приоткрыл рот от напряжения, и перестал дышать, высунув кончик языка и прикусив его зубами. Мягкие пухлые пальчики, сжатые в кулак, медленно двигались к склоненной голове Кэвина, что-то бормочущего себе под нос. Он все еще водил пальцем по строчкам, и на страницах учебника лежала тень от его головы и рваной челки. Он не подозревал, что с каждой секундой к его воротнику дюйм за дюймом приближается неведомая опасность.
В доме с хлопком распахнулись окна второго этажа – большие застекленные створки приоткрылись, в стекле блеснуло солнце, не видное за кронами деревьев, и показалась тетя Эллис.
В следующие несколько секунд произошли две поспешные случайности, одна другой хуже. Сосредоточенный на сохранении своего инкогнито и воплощении в жизнь шкоды, Дэриен всем телом вздрогнул от неожиданного звука и разжал ладонь. Извиваясь, за воротник Кэвина полетел толстый белесый червяк, откопанный на озере. Он маслянисто блеснул и прилип к коже брата. Который в ту же секунду пронзительно завизжал, сведя лопатки. Закидывая руки за спину, он неудачно извернулся, неуклюже крутанулся на месте, забив в воздухе ногами, и, потеряв равновесие, опрокинулся с козырька.
Рухнув с высоты кроны дерева на короткий газон, полный сухих желтых травяных стеблей.
Упавшая на мир за этим тишина оказалась громче взрыва. Дэриен замер, парализованный ужасом, внутри оборвалась ледяная нитка и дыхание его прервалось, словно забыв, как выйти из горла.
Тетя Эллис настороженно позвала:
- Мальчики? Вы там у себя? На дереве?
Дэриен видел собственного брата, лежащего на траве, неуклюже раскинувшего руки, в позе упавшего из гнезда птенца, и боялся издать звук. Ему казалось, что едва он сейчас начнет дышать, или что-то скажет, тут же все в мире узнают, что во всем виноват именно он. Ему казалось, один только стук его отчаянного врезающегося в ребра сердца привлечет всеобщее внимание. Наконец, в груди стало больно от задержанного дыхания, он стал хватать ртом воздух, тяжело и быстро. Дэриен свесился с козырька, необработанные доски врезались в нежную вспотевшую от волнения кожу ладоней. Склоненная голова тут же стала наливаться кровью от неудобного положения.
Дрожащим голосом он едва слышно позвал.
- Кэвин?
Потом позвал чуть громче, с надеждой.
- Кэв? Ты в порядке?
И, наконец, словно прорвало кран в ванной, вырвалось отчаянное, срывающимся ребячьим голосом:
- Кевин! Кевин!
Страх перед наказанием пересилила вина, сжавшая сердце, будто его кто-то взял в кулак. Чуть не сорвавшись с прибитых к стволу дерева ступеней сам, малолетний шкодник кинулся к лежащему брату. Мысли, каждая хуже и страшнее предыдущей, всплывали в ребяческом мозгу дикими картинками – вот Кэвин в гробу, бледный и худой, рыдающая тетя Эллис, кладбище, разрытая земля, она мокрая и пахнет сыростью. Тут же припомнились похороны родителей, захлебывающийся плач, красные опухшие глаза родственников, чувство одиночества и страха перед будущим. Бесконечная обида на тех, кто бросил, ушел, не попрощавшись. Тоска, пустота, нежелание принимать случившееся, надежда.
- Тетя Эллис, скорее! Кэв…Кэвин упал, с дерева. Скорее, пожалуйста! Вызывайте скорую!
Ставни захлопнулись, через минуту распахнулась задняя дверь из кухни, громко ударив о стену. Высокая и сухая тетя Эллис выбежала, запахивая халат одной рукой, другой придерживая распадающиеся бигуди.
Дэриен бережно поднял и положил голову брата себе на колени, дрожащими пальцами трогая его прохладные щеки, губы, шею.
- Кэв, Кэв, давай, очнись! Я не хотел… Я проучить только… Кэв, - Дэриен зашептал одними губами, по щекам уже текли слезы, прокладывая дорожки от носа к губам и капая с подбородка. Во рту стало горько и противно от подступившей тошноты.
- О Боже! Как это произошло?! – закричала тетя, прижав руку к груди. – Что с ним? Он дышит?.. Господи, - она очнулась от ступора, в который впала на несколько мгновений, - конечно, скорая! – и даже не добежав до Кэвина, она бросилась обратно через кухню в гостиную, к телефону.
Сложив ладошку, словно собирался набрать пригоршню вишен, Дэриен поднес ее ко рту Кэвина, пытаясь понять, дышит ли он. В этот момент он почти не мог осознать, о чем именно думал, в голове билась мысль – «Я убил его!». И сам того не осознавая, он думал о том, что если не станет Кэвина, то он в этом мире будет совершенно один. Одиночество – ничего страшнее не мог он себе представить, особенно после смерти родителей. Их осталось только двое, на огромной планете, населенной миллиардами людей, безразличных к ним обоим. И он так любил брата, так всеобъемлюще, бесконечно любил за то, что тот не дает ему остаться в одиночестве со всеми своими страхами, неудачами, переживаниями, маленькими неприятностями и большими бедами, что он позволяет не хоронить это в себе, а делить на двоих, тем самым облегчая и упрощая их все.
- Кэв…Кэв…- причитал он сквозь слезы, - очнись, Кэв.. Кэв, проснись. Кэв, а? – бормотал он, легонько постукивая того по плечу. – Кэвин, ну же! Не бросай меня, Кэв. Я боюсь, Кэв. Кэв, просыпайся скорей!
И Кэвин услышал. Или что-то там на небе, или кто-то там где-то, кто-то высший, необходимый сейчас, очень важный и невидимый, внявший детским мольбам, услышал и помог. Старший брат слабо застонал, приоткрыв сухие губы. Дэриен распахнул глаза.
- Кэвин! Тетя! Он живой, живой!
Дэриена с головой затопило огромное, как самый большой дом, или самое большое дерево, облегчение, такое несравнимо волшебное сладкое ощущение счастья, легкости и радости. Слезы полились с новой, удвоенной силой.
- Кэвин, живой! Прости меня, пожалуйста! – он затараторил. – Увидел червяка, думаю – проучу. Притащил, хотел за шиворот, - Дэриен захлебывался счастливыми неостановимыми словами. – А зачем ты стала брыкаться! Зачем? Подумаешь, червяк! Вот паук – это да, вот если бы паук!
Тетка все не шла, но Кевин уже открыл глаза. Зажмурился. Снова открыл, подернутые влажными слезами боли. Сморщился и дернулся, снова застонав от боли.
- Сними… - прошептал он.
- Что? Что, Кэв?
Кэвин снова дернулся, попытавшись, видимо, повернуться на живот, сминая зелено-желтую траву.
- Сними… это… эту… дрянь. – Вдруг крикнул. – Сними с меня этого червяка! Я его чувствую! Фу!
Червяка безвозвратно раздавило ударом, и теперь он холодил позвонки у воротника. Кэвин ужасно, до дрожи отвращения, боялся червяков. Поэтому на удочку их ему одевал всегда дядя или брат. Кэвин страшно любил рыбалку, но дико ненавидел червяков. Он любил физику и химию, эксперименты, но боялся всего, что извивалось, копошилось и ползало в земле. Вся эта многочисленная фауна, населяющая рыхлые разрытые комья бурой земли, вводили его в ступор. В раннем детстве он даже боялся ходить мимо садовых грядок.
Дэриен как будто не слышал, он плакал, размазывал слезы кулаком по щекам, шмыгал забитым носом, все перед ним мутилось от воды, даже лицо Кэвина, оно расплылось и стало мокрым.
- Кэв, не бросай меня, а? Ты не бросишь меня? Ты не бросишь? Нет? – отчаянно тараторил он.
- Сними это, сними!
Дэриен вырвал с корнем пучок травы и осторожно приподняв голову Кэвина, старательно вытер травой его шею и воротник, испачкав землей. Поспешно выбросил, вытерев руку о брюки, оставив на них грязный след.
Ветер, налетев, убежал путаться в деревьях, улица жила своей жизнью, которой была совершенно безразличная маленькая трагедия, разыгравшаяся во дворике одного из пары десятков стоящих тут домов. Кто знает, какие маленькие или большие трагедии разыгрываются там, за оградой дома. О них никто не знает. Они безразличны, их нет, пока они за оградой. Мы не интересуемся чужой жизнью, когда она от нас скрыта, когда у нас есть своя, когда не решены сотни собственных проблем.
- Кэвин, ты меня не бросай, пожалуйста. Я тебя люблю, братик. Не бросай.
Старший брат тихо дышал, повернув голову к забору. Его разбитые очки лежали в паре метров от дерева, глядя острыми осколками стекол, застрявших в оправе, на солнце и отражая его желтые лучи. Сквозь стекла просвечивала сорная неровная трава.
- Кэв, я тебя люблю. Даже не представляешь, как я испугался…
- Дэриен, тетя там не идет? У меня наверное сотрясение… Слушай, прости за комиксы.
- Да хоть все возьми! Хочешь, отдам?
- Я их не читаю, - Кэвин облизнул ставшие слишком сухими губы. Его черные волосы отливали рыжим в пятнах света, пробившихся сквозь листья к земле.
- Ты меня не бросишь? – в который раз спросил Дэриен.
- Не брошу, - ответил Кэвин.
- Я тебя очень люблю.
- И я тебя люблю. Но не суй мне больше червяков за шиворот, а то… - Кэвин сглотнул, коротко застонав. - … зад надеру. Вот.
Дэриен улыбнулся, шмыгнув и утерев слезы, которые уже почти засохли солеными дорожками. Его щеки медленно розовели – до этого они от испуга были бледными до прозрачности.
Его брат был с ним, живым, здоровым, а сам он был готов так сидеть в тихом дворе летним деньком хоть вечности, не расставаясь. Глядеть в глаза, смеяться, греться и говорить. Им было по семь, хотя Кэвин был старше почти на пять месяцев.
___
Дверь осторожно хлопнула в темноте. На цыпочках кто-то стал подниматься по лестнице, ступеньки едва скрипели – так осторожно двигался тот, кто не хотел быть замеченным. На улице неожиданно залаяла собака. Кто-то в темноте, тот самый тихий и осторожный, оступился и, судя по звуку, едва не покатился кубарем. Скрипнули перила – за них ухватились две руки и вцепились, чтобы не упасть. Неизвестный полночный посетитель дома на улице Сан-Антонио не очень вежливо помянул черта и снова стал подниматься наверх, мягко ступая носками по ковру на лестнице.
Темнота была не полной, на небе светила неяркая четвертушка луны, так что по теням и рефлексу света на предметах можно было понять, где же разыгрывается действие. На втором этаже гость повернул налево, к двери в комнату. Приоткрыл ее, ужом скользнул внутрь, поднял руку, чтобы щелкнуть выключателем, но свет внезапно зажегся сам.
Он вспыхнул, осветив комнату Дэриэна – деревянные, покрытые темным лаком полки, стоящие на полу, плакаты, модели самолетиков, ковер, схлопнутые полоски бамбуковых жалюзи на окнах. Осветил кровать, валяющуюся одежду, ранец, комиксы, и, наконец, Кэвина, у полок, и самого Дэриэна – стоящего у двери зажмурившись.
- Эй! – младший брат вскрикнул. Он был в черной майке, драных на коленках джинсах, видавших виды перчатках, также черных.
За прошедшие восемь лет парнишка вытянулся. Превратился в худощавого и жилистого загорелого подростка, с острыми локтями и коленками. Неизменными остались только глаза с хитрым прищуром, и живая улыбка, которая начиналась в морщинках у глаз и невинно приподнятых бровей, и заканчивалась на тонких, рельефно очерченных губах.
Именно эту улыбку Дэриен продемонстрировал, когда с облегчением понял, что на кровати сидит не тетя Эллис, а Кэвин. Старший брат изменился мало – разве что подрос, и несколько вытянулось лицо. Он остался худым и тонким, бледным, с мягкими округлыми плечами и серьезным взглядом глаз из-за очков.
- Дэриен, где ты был? – спросил он коротко и сурово. Устраиваясь поудобнее на кровати, он подогнул одну ногу в носке под себя, сцепив руки на груди.
- Переводил через дорогу бабушку, - отозвался Дэриен не очень вежливо, даже, пожалуй, заносчиво. Но сразу разбавил резкость тона улыбкой. – Кэв, не будь занудой. Я был с друзьями, - ночной гость стал стягивать майку через голову.
- Сейчас три часа ночи, - напомнил Кэвин, нахмурив брови. - Это явно слишком поздно для бабушки, и тем более для друзей.
Дэриен снял майку, бросив прямо на пол. Она упала с тихим шелестом, накрыв томик «Тома Сойера» рядом с кроватью.
В комнате пахло машинным маслом, новыми кедами, типографской краской и съеденными еще днем бутербродами с колбасой. Кэвин потер нос раздраженно.
- Почему ты молчишь? Дэриен?
- А что я тебе отвечу? Хочешь, сочиню, что бабушка шла ночью за лекарством, а все аптеки были закрыты, и мы с ней тащились до ближайшей работающей круглые сутки. Или могу сочинить, что с друзьями ходили на ночной сеанс, - он сел спиной к брату, стягивая бело-серые носки, сжал и распрямил пальцы ног, поерзав ими по ковру. – Ох… устал… находился, - пояснил он, указав глазами на ноги.
- Не надо ничего сочинять, Дэриен, я же знаю, где ты был.
Парень замер, недоверчиво полуобернувшись к брату.
- Правда?
Тот кивнул сосредоточенно.
- Правда, – и без задержки продолжил, чуть насупившись: – Ты опять делал что-то, за что тебя может поругать начальник полиции.
Дэриен облегченно выдохнул – за секунду до этого в его глазах читался неподдельный страх, теперь – облегчение пополам с любопытством.
- Как сказал бы Клайд – «В точку, приятель!», - усмехнулся он, принявшись раздеваться дальше.
Кэвин вскочил с места порывисто, раскинув руки в некоторой беспомощности – он словно стоял перед сломанным велосипедом, не зная, как его починить.
- Дэриен, у тебя уже три привода в участок! Ты знаешь, что будет на пятый?
- Просвети, - буркнул парень, спустившись на колени и поднимая покрывало от пола, чтобы отыскать под кроватью тапок.
- Они будут иметь полное право оставить тебя на ночь в участке!- закричал, хотя и шепотом, Кэвин. – Вместе с настоящими бандитами! Грабителями! Пре-сту-пни-ка-ми, - по слогам проговорил он, стараясь, чтобы тон его был как можно более внушительным.
Преступники – кошмар! Это самое страшное, что мог себе представить Кэвин. Люди, которые творят зло, в его представлении они были антиобщественными монстрами, асоциальными элементами, которые портили жизнь социума. Сбивали, выкручивали винтики общества, мешая ему нормально функционировать. Подумать только – они убивали, грабили, насиловали, творили беды и все совершенно безнаказанно и с чистой совестью. Как вообще они могли жить на этой земле, как у них появлялись мысли делать такое. А ведь из маленьких пакостников нередко вырастают большие злодеи – они устраивают теракты, грабят банки, похищают людей, уродуют чьи-то жизни – ради собственных прихотей. И вот его собственный брат медленно, но уверенно, сворачивает на ту дорожку, по которой однажды пошел каждый преступник – его брат стал не просто шкодником, а хулиганом. Малолетним уже практически злодеем! Как он мог такое допустить, где проглядел? Он чувствовал ответственность за брата и собственную вину за его неправильную эволюцию, за изменения в его характере и поступках. Ощущал, что брат на краю пропасти, и, как канатоходец, на нем балансирует.
«Канатоходец» меж тем нашел тапки, притянул их к себе и одел на босые ноги, шурша. Потом отыскал домашние брюки и одел, все делая молча. Наконец, он одел и майку, мятую и местами потертую, бежево-коричневую, с короткими рукавами.
- Слушай, - он уселся на край кровати, ссутулившись. Были видно, что он страшно хотел чем-то поделиться, но боялся. – Я все понимаю, это ужасно, но…
- Но?
- Но-о… - протянул Дэриен, нарочно затягивая паузу, пряча улыбку в уголках губ.
- Ох, рассказывай уже, - брат подсел ближе, положив руки на плечи Дэриену, чувствуя пальцами теплую кожу, натянутую на острых костях ключицы.
- Но… Элиза приняла меня в ученики! – наконец, прорвало Дэриэна, и столько восторга было в его тоне, глазах, жестах и мимике, что брат прикусил язык, уже решив было разразиться отповедью. – Приняла! Меня! – парень восторженно вскочил и заплясал по комнате, то ли вальсируя, то ли танцуя буги. – Я провозился, конечно, с замком сейфа. Код был сложный, но я справился за 40 секунд! И это голыми руками, без инструмента! – он изобразил торжественную стойку на руках, пройдясь по комнате и болтая ногами в воздухе. – Ю-ху! Супер!
Дэриен намеревался стать вором. К отчаянию брата, к его, можно сказать, вящему ужасу. Совершенно нормальному чувству для законопослушного жителя любого города, особенно такого, в котором жили они, с тех пор как переехали. Каким-то неожидаемым никем образом из двух как две капли воды похожих с детства братьев выросли совершенно разные по характеру личности. Настолько разные, что их былое сходство к 15 годам стало едва различимо и совершенно незаметно посторонним.
Кэвин вырос скромным, в чем-то слабым, мягкосердечным и чувствительным, жадным до всего нового, до науки, но почти не приспособленным к быту и реальности в принципе. Он жил только тем, что однажды повзрослеет и будет помогать всем людям планеты, принося в дар им свой талант и свои изобретения. Кэвин спал и видел, как поступит в колледж и станет день и ночь вгрызаться в гранит науки, чтобы упали последние барьеры, отделяющие его от истины, от чистого знания, от новых неизведанных границ формульного, закодированного мира химических и физических уравнений.
Дэриэн вырос… впрочем, он в детстве также был пакостником, однако вместе с растущим сознанием, росли и размеры и тяжесть пакостей, которые он творил. Никто не мог отказать ему в сообразительности, остроте ума, любознательности и желании познать новое. Однако вместо того, чтобы что-то создать, ему нравилось сломать и посмотреть, как внутри все устроено. Или как отреагирует тот, чью вещь сломали. Дэриен остался добродушным и мягким, но скрыл эти, по его мнению, слабые стороны характера за семью замками циничности и иронии. От ребенка в нем осталось гораздо больше, чем в Кэвине, но с простодушием и искренностью, в нем укоренились детское безразличие к внешнему миру и крайняя эгоистичность, ставящая интересы личные намного выше интересов кого бы то ни было еще, иногда даже близких.
- Это ведь круто, да? – спросил Дэриен, вернувшись в вертикальное положение, встав обратно на ноги и пригладив вставшие дыбом короткие черные волосы.
- Не думаю, - тихо ответил Кэвин, покачав головой. Он поправил очки, стараясь скрыть неловкость - ему пришлось испортить настроение брату. - Нам скоро сдавать экзамены в колледж, а тебя уже дважды грозились выгнать из школы. Разбитые окна, - он стал загибать пальцы, - вскрытый замок в кладовку, курение в туалете, опять же – эти ваши шутки с полицейскими машинами…Ну, когда вы врезаетесь в машину, чтобы посмотреть, как откроются подушки безопасности… Это все невесело. Теперь вот это… - он поднял глаза на брата. – Как ты собираешься жить дальше?
- Пусть сначала «дальше» наступит, - ответил Дэриен, скучающе взяв с полки мячик и принявшись кидать его в стену. - А там и посмотрим. Может, это «дальше» будет даже лучше, чем «здесь и сейчас», Кэв? Не думаешь?
- Не думаю. Свое «дальше» мы делаем «здесь и сейчас», - ответил старший брат. Он положил руку на кровать рядом с собой, легонько похлопав по покрывалу. – Сядь.
Дэриен сел с видом мученика, которого сейчас будут пытать каленым железом. Кэвин приобнял брата, притянув к себе, погладил по вихрастой голове.
- Брат, пора взрослеть.
- Сказал один пятнадцатилетний подросток другому, - пробормотал Дэриен, но не вырвался.
- Не важно, сколько тебе лет, важно, сколько у тебя самосознания, понимаешь?
- Нет, - честно ответил младший.
- Наши дядя с тетей могли не взять нас к себе, - терпеливо начал Кэвин. - Они могли поместить нас в детдом, и мы бы там были до совершеннолетия. Они могли бы не дать нам денег на образование. Они могли бы не относится к нам, как к собственным детям. Просто они понимали, что должны это сделать, что иначе у нас не будет семьи, и мы вырастем неполноценными, и нам будет в жизни плохо. Они не были обязаны делать все, что сделали для нас, но сделали. Понимаешь теперь? Общество их не принуждало к этому, никакие природные инстинкты не заставляли, но внутренние правила морали подсказали, как нужно поступить для нашего блага. Этого не прочитаешь в книгах, это надо знать… - он поглаживал брата по голове успокаивающим движением, и не заметил, как тот, уставший, измотанный за день, убаюкался ровным тоном голоса Кэвина. – Уснул, - пробормотал он, увидев, что Дэриен уронил голову ему на плечо и ровно сопит в рубашку. – Надеюсь, хоть половину слышал, - сказал уже совсем шепотом, осторожно сползая с кровати, поддерживая голову и плечи брата на весу. Опустил на кровать, стащил покрывало и укрыл, подоткнув одеяло.
- Кэв, - Дэриен промямлил сонно.
- Ну что?
- Кэв, я тебя люблю, - парень потер глаза и переносицу, зевнув. – А весь остальной мир с его моралью пусть знаешь куда катиться?
- Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи.
Кэвин мягко щелкнул выключателем, залив комнату чернотой и слабым бледным светом луны сквозь полоски жалюзей.
Дэриен устроился на подушке как можно удобнее, перевернулся на другой бок, наконец, нашел самое правильное для его уставшего тела положение, при котором ничто не мешало ему сладко уснуть, провалившись в лучший мир.
Слова брата из его головы вылетели практически сразу, потому, что не отвечали его собственным взглядам на реальность. Дэриен не мог и не умел жить по правилам, и раз поняв это, больше не собирался бороться с собой, в этом решив плыть по течению. Предоставив обстоятельствам формировать его характер, пока это отвечало его интересам и не мешало жизни в свое удовольствие. Может быть, это была неправильная философия – по крайней мере, по мнению его умного брата - но она была единственно верной – так чувствовал он сам. . Он не боялся будущего, он знал, что как бы ни шла жизнь, он достаточно силен духом, ловок и умен, чтобы справиться с напастями. Это была не пустая самонадеянность, а подтвержденная прошедшими шестью годами истина.
И несмотря на то, что он был жадным до всего нового, необычного и непредсказуемого, на данный момент он хотел, чтобы константой его настоящего существования было присутствие рядом с ним его любимых близких людей – дяди, тети, брата. Пожалуй, сложно даже было представить, при каких обстоятельствах он мог бы отказаться от постоянной поддержки брата, от его пусть иногда идеалистических, но умных советов, от его заботы.
И пускай они теперь, не как в детстве, несколько расходятся в подборе определений для описания мира вокруг и собственных действий, это все ерунда. Рядом с Кэвином хорошо и спокойно на душе, тепло. Он умеет дарить радость общения, очаровывать людей, вдохновлять их, помогать не терять надежду – именно эти черты характера Дэриен хотел бы иметь сам.
Как и шесть лет назад, под деревом, со слезами на глазах, теперь, в кровати, он лежал с одним желанием - только бы Кэв всегда оставался рядом. И все будет хорошо.
_____
- Как давно вы последний раз с Кэвином виделись?
Голос тети по телефону был грустным и немного уставшим. Дэриен ответил неохотно:
- Может, месяц назад… Нет, около двух.
В трубке последовало прямо-таки физически ощущаемое осуждение.
- Тетя Эллис, ну ладно вам, - протянул мужчина, добавив в голос детские просительные нотки. – Кэв уже большой мальчик, он и без меня может со всеми своими проблемами справиться.
На том конце вздохнули.
- Дело не в проблемах, Дэриен. Вовсе не в них. И даже не в том, что ты мог хотя бы соскучиться по нему.
Дэриен сидел в своей небольшой съемной квартире в центре Сан-Диего, с окнами, выходящими на Квартал Газовых Фонарей –эпицентр развлечений центрального города Калифорнии, и, как говорили о нем сами жители – лучшего города Америки.
Он давно переехал из трехэтажного дома в уютном пригороде. Скоро ему должно было исполниться тридцать. С чем он подошел к этой дате? Профессиональный вор, обаятельный и умный мужчина, немного инфантильный, порой излишне прямодушный и прямолинейный. Но он занял свою нишу в этом мире, и в ней было тепло и уютно. Совсем как в кровати в старом доме. Жизнь все чаще кусалась, но он был уже подготовлен к этому. Испытания не убивали его, делали сильнее, увереннее в себе, не лишали его оптимизма ни в каких ситуациях – разве не это лучшее, о чем он мог мечтать когда-то в детстве? Он живет в свое удовольствие, с тем, с кем ему этого хочется, и почти ничто ему не указ. Да и Кэв молодец – трудиться где-то… кем-то. Но наверняка на благо человечества.
- А в чем, тетя Эл? – Дэриен, покачиваясь на стуле, поставленном на здание ножки, притянул к себе стоящую на столешнице упаковку с сухими завтраками, став по одной закидывать в рот сахарные звездочки, с хрустом разгрызая их.
Тетка на том конце молчала некоторое время. Она начала говорить, осторожно подбирая слова, словно боясь обидеть племянника.
- Это не правильно, Дэриен. Кэвин всегда так любил тебя, а ты про него практически забыл. Что он, где он? Ты знаешь?
Дэриен подумал, что-то вроде «Ну вот, началось», с несчастным видом, который, слава Богу, тетя не увидит, сжевав еще одну звездочку.
- Я тоже от него на день благодарения как-то не дождался индейки по почте, - мужчина пожал плечами, поправив халат, в котором сидел, - Но это не страшно, я не обижаюсь, - закончил он.
- А на что тебе обижаться? Кажется, это он последний раз… вытащил тебя из… тюрьмы? – судя по запинкам в речи, тетке было неприятно говорить на эту тему. Ее когда-то довольно властный голос теперь истончился, как постаревшая нитка, он едва не надламывается, стеревшись почти до последнего волокна. После смерти дяди она переехала в симпатичный и уютный дом престарелых, в десяти минутах езды от их старого жилища. Он также утопал в зелени, как и улица Сан-Антонио.
Дэриен поморщился.
- Он, но его об этом никто не просил, на самом деле. Я вполне мог выйти сам.
- Через год, - заметила тетя.
- Через год. Но теперь у него есть лишний повод посмотреть на меня глазами моего классного руководителя, - легко, ободряюще улыбнувшись голосом, заметил Дэриен, показывая, что он само очарование. – Так что это пошло нам обоим на пользу.
Да, Дэриен и сам был уже большим мальчиком. А выросшим мальчикам однажды надоедает, что под ухом кто-то постоянно твердит, что надо менять жизнь, к лучшему, к правильному будущему. Законопослушному и честному, рутинному, но продуктивному для общества. Пусть даже твердит лучший друг, брат, который с детства был опорой и подмогой. Детство детством, но зрелость уже готова наступить, и он вот-вот войдет в ту пору, когда слушать чужие советы – только мешать внутренней эволюции. Самосознание и прочий бред хороши, когда ты веришь, что это принесет пользу. Дэриен видел мир, в котором жил, и в упор не видел, где в нем практически применяется этот закон самосознания, внутренней честности и моральности, о которых когда-то толковал брат. Впрочем, он не стал окончательным циником, и сохранил в себе маленькие дверцы в комнаты, которые открывают выход человечности и этому закону морали. И это он считал более чем достаточным достижением, чтобы не заниматься самокопанием дальше.
По телевизору в новостях начали показывать репортаж с места кражи драгоценностей из магазина. Дэриен автоматически стал искать оплошности, допущенные грабителем.
- Мальчик мой, я ведь не просто так говорю…
Дэриен напрягся – вот сейчас произойдет что-то неприятное. Таким голосом в детстве тетя сообщала, что Санта-Клаус застрял в пробке, и будет дарить подарки поздно, если вообще придет домой трезвым.
- В общем, он тут, у меня. Я хочу, чтобы вы поговорили.
Дэриен почувствовал себя нехорошо. К горлу подступил ком, который он с трудом проглотил, справившись с внутренней дрожью.
Он сразу пошел в наступление:
- Нет, тетя Эллис, я не могу, я занят, у меня там важные де…
- Привет, Дэриан. – В трубке что-то стукнуло, послышалось шуршание, как будто прикрыли спикер рукой, протерли, или что-то еще. Потом возник голос Кэвина. – Давно не общались, - грустно сказал брат.
- Эй! Привет, братишка! – Дэриан решил не сдаваться и не показывать своего напряжения. - Знаешь, все хотел у тебя поинтересоваться, где лучше купить домик для семьи, в Огайо или, может, в Лас-Андреасе? А то мы с супругой никак не решим…Кэтти, - он прикрыл спикер рукой, чтобы казалось, что он с кем-то разговаривает. – Кэтти, лапочка, я говорю с б…
- Дэриен, прекрати играть комедию. У тебя нет жены, и, почти уверен, даже постоянной подруги, хотя бы.
- А как ты меня раскусил? – поинтересовался весело младший брат, подтягивая к себе еще одну пачку хлопьев.
- Я тебя достаточно знаю для этого. Скажи, ты до сих пор без работы сидишь? – брат поинтересовался тем тоном, которым банковский работник спрашивает, есть ли у вас деньги на отдачу кредита.
- Нет, - излишне радостно и быстро сообщил Дэриен, - я как раз вчера ограбил деньгохранилище и собираюсь завтра поискать новую работу, эта была слишком легкая.
Он не слышал голоса Кэвина больше двух месяцев, и сейчас понял, что, все же, скучал по брату. Этого не осознаешь, когда постоянно пытаешься себе внушить, что для тебя этот человек не имеет особого значения со всеми своими нравоучениями, однако едва слышишь его голос… Это как с сигаретами. Ты можешь себя убеждать хоть пять лет, стойко держаться, и даже попробовать внушить себе, что они тебе действительно противны. Пока не сделаешь первую затяжку спустя все это время. И тогда понимаешь, что пропал с головой. И тянешься за второй, потом третьей, а потом малодушно решаешь – все равно уже сорвался, почему бы не выкурить всю пачку? Но новой не быть! Сильные внутренние привязанности не так-то просто порвать самовнушением. По крайней мере, для него, Дэриена, не так-то просто.
Кэвин промолчал, только тихо выдохнув и Дэриен мог поклясться, что он пожал плечами – своими округлыми тонкими бледными плечами под не по размеру большим пиджаком.
- Ясно, - только и сказал брат. Потом неожиданно спросил. – Пока не надоело?
- Не-а, - легкомысленно ответил мужчина, отталкиваясь пальцами ног от стола и раскачивая стул. – Но если вдруг – ты узнаешь об этом первым, обещаю!
- Ты по-прежнему не хочешь заниматься ничем полезным для людей, да?
Дэриен сжал переносицу в жесте отчаяния. Этот разговор – как колесо, рано или поздно прокатывался по кругу и возвращался к тому общему месту, которое неизменно в каждой их беседе последних лет.
- Кэ-вин, - раздельно произнес Дэриен как можно более внушительно. – Я тебе уже столько раз говорил. Я не ты. Я не умею ходить на одну и ту же работу, ездить на одной и той же машине, видеть каждый день одних и тех же людей, каждую гребаную ночь видеть перед собой одну и ту же женщину! Не могу, не умею, не хочу! – он попытался смирить дыхание после излишне эмоционального монолога. - Да даже если бы хотел, не вышло бы, пробовал, - выдохнул он. - Не ровняй меня и тебя. Почему ты никак не привыкнешь к тому, что мы выросли совершенно разными людьми? Тебя гложет, что я не приношу пользу обществу? А какую пользу оно принесло мне?! Я не отнимаю последнее у бедняков, никого не разоряю. Потихоньку беру себе на жизнь. Ты когда-то говорил, что надо заниматься только тем, чем ты умеешь заниматься, к чему тянет. Так в чем проблема? Алё! Именно этим я и занят.
Дэриен резко замолчал, поняв, что, кажется, его немного занесло. На том конце разразилось гулкое обиженное молчание, беспомощно-растерянное, как всегда.
Не его вина была, что он не мог понять образ мыслей Кэвина. И не мог понять, как это – жить ради других. Зачем? Да и вины Кэвина в этом не было никакой. Он делал все, что мог, и делал достаточно до сих пор, чтобы совесть его младшего брата периодически начинала болеть той слабой нудящей болью, похожей на зубную. Которая, в итоге, заставляла его делать что-то типа добровольного пожертвования в фонд помощи бедным, или уходить с места преступления без денег, просто потому, что он увидел детские вещи на маленьком стульчике для кормления.
- Послушай, Дэриен, - брат, кажется, нашел, что сказать. После недолгого молчания он заговорил с новой силой, как обычно, найдя, куда нажать, чтобы его послушали. – Ради нашей дружбы, ради самого себя, или хотя бы ради меня…Попробуй найти работу, пожалуйста. Последний раз. Клянусь, я больше не буду тебя трогать в ближайшем будущем. Ты взрослый, умный. – Дэриен вздохнул и закатил глаза, покачав головой. - Я знаю, - отреагировал брат, похоже, почувствовав настроение младшего. – Знаю это, потому что жил с тобой бок о бок почти 20 лет. Знаю, в глубине души ты… ты такой, каким я, тетя, дядя, наши родители, в конце концов, - хотели бы тебя видеть. Я верю в тебя.
Чувство невыносимого дежа вю возникло у Дэриана, словно он где-то слышал эти слова, словно говорил их сам себе, но уже позабыл, когда и где. Внутри стало одновременно тепло и радостно – воскресло давнишнее, почти забытое ощущение детства, когда он был словно в коконе, в надежной и оберегающей заботе брата. Единственного существа на планете из шести с хвостиком миллиардов совершенно безразличных, которому было не все равно, что происходит за забором его души.
- Хорошо, - только и ответил он. – Кэв, я обещаю постараться. Раз ты так веришь в меня. Раз ты так этого хочешь, я буду очень стараться. Но боюсь…
- Не бойся, - оборвал его Кэвин. – Когда идешь заранее правильным путем, бояться не надо. Бойся, когда ты знаешь, что делаешь что-то неправильно, но продолжаешь этим заниматься.
- Договорились…- Дэриен помолчал. Потом вдруг стал снова несерьезен. - Эй, а если ты выиграешь спор, то, как в пятнадцать, отвесишь мне щелбан?
- Нет, с тех пор я немного повзрослел, - с облегченным смехом, который разрядил обстановку, ответил мужчина. - Тебе будет достаточно высунуться в окно и три раза прокукарекать. Ладно, мне пора. Меня отпустили с объекта всего на два дня, и мне еще лететь самолетом…
- Кэв…- Дэриен запнулся.
- Я в курсе, ты любишь меня. Я тебя тоже. Все, тетя рвет трубку. До свидания, Дэриан.
Мужчина глянул на трубку, улыбнувшись тепло, зная, там, в километрах от него, так же улыбается Кэвин. Впрочем, может быть, Кэв оказался умнее и не стал на людях стоять, улыбаясь, как придурок, трубке.
- Конец связи, Кэв.
Он обещал постараться. Ну что же, он постарается, честно. Однако в процентном соотношении надежда на то, что он полезет в окно кукарекать, была приблизительно такой же, как у надежды на то, что однажды президентом Америки станет негр.
Впрочем, все возможно.
_____
Стены одиночной камеры сдвигались прямо ему в мозг. Дэриен уже готов был позвать надсмотрщиков, чтобы признаться в тройном убийстве, лишь бы его поскорее отправили куда-нибудь подальше от унылого, безрадостного темного квадрата одиночки с пыльными и крошащимися стенами от старости стенами. Он ненавидел безделье, у него сразу начиналась депрессия и прямо-таки физические боли в области мозга, обреченного на такую длительную пытку бездействием. От скуки он отковырял от стены кусок серого кирпича, чтобы написать пару теплых слов тем, кто его сюда кинул. Но при очередной проверке, которые проводились раз в день, наброски его письма местному начальнику заметили, так что с творчеством пришлось на время погодить.
Ночью здесь было холодно, и тюремная оранжевая роба не спасала от мерзлого холодка, шедшего от стен. А днем – наоборот – камера как-то уж слишком разогревалась, и было душно, окошко под самым потолком, скорее - вентиляционный ход, в который не протиснулась бы и крыса, не пропускал особенно воздух - дышать надо было через раз. Одно это стоило признания в тройном убийстве. В конце концов, могло ли быть еще хуже?
Во время этого вынужденного отчаянного безделья не оставалось ничего, кроме как думать, погружаясь все глубже в собственные мысли, воспоминания. Всплывали обрывки размышлений, кусочки картин прошлых лет. И неотступно его преследовал вопрос – за что? Что и где он сделал не так, что вынужден так страдать? Он не был таким уж страшным грабителем, не насиловал и не убивал, почему и за что его карали там, наверху? И будущее представлялось ему только хуже, ведь тюрьма не способствовала активному образу жизни. Слово «свобода» снова обрело вполне зримое воплощение – это наружные стены колонии, за которыми нет ничего, кроме воли, одной огромной и необъемной. Она все больше представлялась Дэриану чем-то недостижимым. И если до суда он еще надеялся на то, что внезапно святой Гавриил снизойдет перед судьей в костюме адвоката, чтобы дать своему подопечному тот самый воспетый «второй шанс», то теперь не оставалось даже призрачной надежды. Слово «несвобода» тоже приобрело зримые очертания - массивной железной двери, и даже запах – затхлый и ржавый – камерных стен.
Обещания Кэвину он не сдержал даже частично. Хорошенько пораздумав над ситуацией, в которой он оказался, Дэриан посчитал, что от стабильности в его жизни не будет ничего, кроме проблем. А когда он сорвется – а вероятность этого была стопроцентная - кто знает, что он совершит? Пусть все остается на своих местах. Кэвин едва ли узнает об «успехах» брата. И чем больше он думал об этом, вертел и так и эдак перед глазами ситуацию, в которой оказался, тем больше он уверялся в собственной правоте. В умении убеждать совесть и умасливать ее различным душеспасительным само-враньем, пожалуй, Дэриену не было равных.
Однако жизнь оказалась чуть более изворотлива и изобретательна, нежели мозг Дэриена. Он убедился в этом, когда порог одиночки перешагнул его старший брат.
В камере было душно и темно, Дэриен сделал глубокий вдох, почувствовав, как внутри медленно начинают плавиться легкие. По ту сторону двери послышались шаги – обычное дело - принесли еду, или очередная проверка – тюремные будни не изобилуют разнообразием. Дверь с лязгом поехала, узник опустил голову – из проема брызнул свет, яркий и злой, как кислота, выжигающий привыкшие к полумраку глаза. Мужчина смог их открыть только когда дверь снова глухо закрылась.
Кэвин стоял перед ним, как один из всадников апокалипсиса, сошедший на землю для суда.
Пожалуй, если бы он начал кричать или ругаться – было бы значительно легче. Но он, в опрятном черном костюме-тройке, ухоженный и аккуратный, только смотрел. Молча, осуждающе, с тоской, с укором – каждая эмоция читалась на его лице ясно, как в открытой книге.
- Есть, что мне сказать? – наконец, обронил он.
Дэриан не нашел ответа – перехватило дыхание, что-то сжалось в груди и рвануло, оставив ощущение холодного кирпича в желудке. Вина, тяжелая, как могильная плита, прижала его, заставив спрятать глаза.
- Знаешь… мы почти покрасили гостиную… Тебе понравится, правда, - он кисло улыбнулся, жалко и беспомощно, - Все будет в приятном колониальном стиле… У нас уютное семейное гнездышко… - Он говорил, первое, что пришло на ум. Он хотел говорить и говорить, лишь бы не замолкать и не погружаться с головой в обиженное, уничтожающее молчание. Кэвин смотрел на брата, прямо и больно, ввинчиваясь в душу и заставляя ощущать себя на последнем круге ада. Заставляя мучиться от смущения и детского невыносимого стыда, словно он снова разбил мамину вазу и свалил все на кота.
- О господи, не смотря на меня так, Кэвин! – наконец, взмолился он. – Я со всем справлюсь.
- Ну да…На апелляцию подашь, - без тени усмешки сказал мрачно Кэвин.
- Слушай, может быть, ты тоже хочешь меня в чем-то обвинить? – младший брат взорвался. Ему отчаянно надоело гложущее внутренности смущение нашкодившего ребенка. Он, взрослый мужчина, сидел и оправдывался, словно у него не было других забот. Словно на следующей неделе его не отвезут в тюрьму, где ему предстоит еще не одна веселая ночь в кампании сокамерников. Жгучее разочарование брата, его практически ощутимое физически, кожей, осуждение – вот только этого ему сейчас не хватало для полного, окончательного счастья.
- Нет, я не буду тебя обвинять. Но и в твою защиту сказать нечего… - Кэвин помолчал, глянув на стены, исписанные короткими послания тюремщикам предыдущими заключенными. Наконец, он снова посмотрел на брата, найдя для этого внутренние силы, кое-как притушив горечь от обиды. - Во имя всего святого, почему ты не позвонил мне?
Кэвин искренне надеялся, что Дэриен ему действительно позвонит. Попросит помощи. В конце концов, с тех времен, когда он завязывал брату шнурки, его отношение к младшему нисколько не изменилось. Он так же сильно хотел что-то для него делать. Как найти в себе силы помогать отвлеченным тысячам людей, если не можешь оказать поддержку собственному брату? Это не вписывалось в картину мироощущения Кэвина – что Дэриен в какой-то момент просто перестал хотеть его участия и заботы. Он видел, как тот отдалился, стал избегать общения, и не понимал – что сделал не так. Холодные математические расчеты невозможно было применить к извращенной людской психологии, формулы и научная статистика не работали.
Дэриен посмотрел в сторону, повернулся, приподняв брови. Ему не нравилось гримасничать, но именно так работала его система психологической защиты.
- Как ты себе это представляешь? «Братишка, как ты, порядок? А я срок мотаю. Поможешь?» Так?
- Лучше, чтобы я узнавал об этом от чужих людей?.. – тихо спросил Кэвин. Замолчал, было, сжав челюсти, но потом все же продолжил. - Слушай, я пришел… помочь. – «Как всегда» - подумал Дэриен, поиграв желваками.
Кэвин впервые за весь разговор сдвинулся с места, подошел и прислонился спиной к каменной стене рядом с братом, присел на корточки. Прижался плечом, как замерзающая птица прижимается крылом к соседу, чтобы не умереть.
- Кое-кто дал согласие освободить тебя от заключения. Это связано с моей работой. Нам нужен доброволец для одного эксперимента. Небольшая операция, пара дней исследований… - он посмотрел на брата, просяще приподняв брови.
Дэриен не поверил тому, что слышит. Вскочил на ноги, возбужденный и злой, испуганный даже больше, чем до этого.
- Опомнись, это же мое тело! Мое тело! А ты собрался играться в доктора?! – почти крикнул он, пытаясь отделаться от мыслей о хирургическом столе, пищащих приборах, скальпеле, запахе больничной палаты, убогих калеках, умирающих от того, что им отрезали или пришили что-то не то.
Кэвин почувствовал, как его позвоночник трещит от упавшего вдруг ему на плечи отчаяния. Он знал - Дэриен будет против. И когда он откажется, кончаться варианты помощи. Они исчерпывались только одним маленьким шансом, что его младший брат преодолеет боязнь довериться, доверить себя, свою жизнь, кому-то еще, кроме него самого.
- Дэриен… - старший брат запнулся, посмотрев себе под ноги.– Выбор у тебя небольшой. Моя помощь, или пожизненное заключение.
Возможная мучительная смерть от научных экспериментов, или медленное безумие пожизненной несвободы за стенами тюрьмы. Назвать это выбором язык Дэриана не поворачивался. Это было самоубийство в обоих случаях, только виды казни несколько рознились. О брате Дэриан не думал, нет. Человеческий эгоизм толкал его на мысли исключительно о своей собственной безопасности, о будущем. Воистину, как никогда его «дальше» зависело от того самого «здесь и сейчас», о котором они говорили много лет назад. Бесконечной давности разговор ему припомнился в короткие секунды пристального взгляда на брата. Овальные очки, мягкие черты лица, грустные глаза – сколько прошло времени, он не изменился. Он так же мечтает помогать людям, порвать себя в клочки, лишь бы кому-то планете стало лучше.
Дэриан подумал - в конце концов, Кэвин едва ли подверг бы жизнь собственного младшего брата смертельному риску. Еще он подумал - настало время хоть раз поучаствовать в жизни брата, помочь ему сделать что-то хорошее. Один мудрый китаец сказал - путь в тысячу миль начинается с первого шага.
Дэриан кивнул. Одновременно себе и Кэвину.
___________
Крови липла, густая до тошноты. Когда он сломал шею охраннику, она уже начала подсыхать, образуя вязкую пленку.
Боже, это не с ним, это не правда! Это гребаный страшный сон, отвратительный ночной кошмар, от которого он сейчас проснется. Тело Кэвина лежало в трех метрах, как тряпичная кукла, беспомощное, с темными пятнами. В них скопилась кровь. Его нет, он умер, это...непостижимо. Он был жив пять минут назад, а теперь в сердце открылась окровавленная рана, настолько огромная, что он сам сейчас истечет кровью и умрет. У него откажут руки и ноги, его нахрен парализует
сейчас, прямо тут. Как это...? Почему!?
- Будь умнее... Будь...Не дай себя поймать... Будь умнее меня... Это просто,
- он стал задыхаться.
- Кэв, я позабочусь о тебе, я... ты только... Кэв? Кэв! Кэвин!
Нет, невозможно, нереально.
Ненависть. Злая и тупая, пульсирующая в затылке вместе с пульсом. Он чувствовал, как ненависть разливается по венам, как бьется в животе. Минуту назад в груди было так больно, что хотелось выдрать с корнем каждый нерв, лишь бы прекратил нарывать. Но образовавшаяся пустота быстро, как порезанный орган сукровицей, заполнилась чем-то другим. Тяжелым и обжигающе холодным.
Арно, все Арно. Мелкий ублюдочный террорист, бессердечная сволочь. И когда он умрет, может, только тогда уйдет эта дьявольская боль, вместе с ним. В свой персональный ад.
Дэриан подбежал к телу мертвого боевика. Его руки крупно тряслись от подступающего к горлу чувства истерики. Кровью собственного брата он написал послание Арно. Ублюдок оценит слог, он поймет, что его смерть уже расписана по часам, ей назначен прием вне очереди.
Когда Дэриан убегал, вместо сердца в его груди билась месть. Липкая и холодная, как подсохшая кровь, как потная от волнения рука, сжимающая пистолет или нож.
Месть будет его новой жизнью. Месть будет его Кэвином.
___________
В три часа дня по полудни на Северном кладбище не бывает много народу. В это время люди обычно заняты своими дневными делами – они прихлебывают кофе в закусочных, или работают, или спешат куда-то по неотложным делам. Люди заняты жизнью, и не думают о смерти в середине дня. Потому что для мыслей о ней отданы совсем другие часы. И в самый разгар будней на кладбище очень редко бывают посетители. На жесткой, с прожелтью, короткой траве, надгробия стоят в одиночестве и тишине, тихо отдавая взятое от солнца тепло воздуху, и на них оседает тонко блестящая в лучиках света пыль. Ветер приносит обрывки далеких разговоров, лениво трогает кончики зеленовато-коричневых, сухих листьев на деревьях, едва шевелит траву, пробегая по ней легкими волнами. Добротные мемориалы из массивного серого камня соседствуют здесь с изжелта-серыми рассохшимися до трещин деревянными крестами, каменными постаментами, высятся гранитные плиты, дорогие и черные, как патока, с белыми, как слюна, прожилками. Здесь не мрачно, но величественно, тихо и, кажется, если замереть и не дышать, можно услышать шепот, которым камни рассказывают о чем-то друг другу, а с тихим свистом на землю падают оторвавшиеся от ветки листья. Солнце гладило постаменты руками-лучами.
В три часа по полудни со стороны восточного входа появился человек. Он шел спокойно, не глядя по сторонам, уперев взгляд в землю, а руки засунув а карманы. Полы черной кожаной куртки были мужчину по бокам. Высокий темноволосый посетитель шел не прогуливаясь, он направлялся словно бы давно известной дорогой, прокладывая себе путь мимо крестов и постаментов, как будто шел вдоль изгибающейся белой линии, с почти механической точностью следуя по ее рисунку. Ветер ударил и бросил ему под ноги пару листьев – мужчина шел в сторону от центральной аллеи, прошел почти по кругу, то появляясь, то исчезая за надгробиями. Наконец, он вошел в плотную тень от густых крон деревьев, что росли по другую сторону от вытоптанной коричневой дорожки не больше полуметра шириной – по ней обычно ходили те, кто стеснялся гулять рядом с могилами, обычно думая, что некрасиво бродить над спящими под землей.
Тут, в тени, он замер, глазами удерживая одинокое, стоящее поодаль от остальных, обособленно, скромное простое надгробие. Плита на постаменте, сделанные из пористого серого камня, на которых было аккуратно выгравировано «Кэвин Фокс. 1968-2000». На земле рядом лежали желтые чуть подсохшие цветы, поблекшие от жары и со сморщенными сухими листьями, увядшие несколько дней назад, скорее всего. Посетитель долго стоял, не шевелясь, смотрел, закусив губу. Он словно бы набирался храбрости сделать последние несколько шагов до плиты, до чуть заметно выдающегося над землей холмика, во главе которого стояло надгробие. А подойдя, из внутреннего кармана куртки достал маленький букетик анютиных глазок. Замер, наклонив голову вбок задумчиво. Глядел, чуть надломив брови, закусив губу. Потом вздрогнул и прижал руку с тонким сухим запястьем к губам, потерянно всхлипнул.
- Господи, Кэвин, - едва слышно прошептал Дэриан, - Кэв. Да что ж такое…
Он с усилием проглотил ком в горле. Проморгал едкую резь в глазах. Положил цветы у надгробия, смахнув старые, уже увядшие. А потом сел, привалившись к камню плечом и положив на него голову, будто она тоже стала каменной и тяжелой.
- Кэв, я пришел, - тихо сказал Дэриан. Ветер рванул в порыве листья и траву, обдав холодным воздухом вспотевшие ладони.
Совсем недавно там, где он сейчас сидел, был небольшой пустой участок, обильно поросший короткой травкой, насыщенно-зеленой, как листья на деревьях их родной улицы. Потом были похороны. Священник, несколько людей в трауре. Много разрытой, бурой рыхлой земли, и спустя время – рана на ее поверхности затянулась, как болотной ряской, покрывшись ежиком травки. Затем ее скрыло окончательно. Теперь под широкой кроной стояла могильная плита. Это все, что осталось от Кэвина его брату, а вместе с этим камнем ему остались скорбь, изъязвляющая тоска, как ржа, разъедающая изнутри.
Пустота.
Боль, страшнее физической, тяжелее ее, потому что ни один анальгетик не помогал от мыслей, от горящего куска души внутри, заходящегося от ноющего нарыва. От него не спастись, не спрятаться, как не спрятаться от собственной тени. Он напивался, но, трезвея, еще больше страдал. И, казалось, если воткнуть нож в руку, будет легче, потому что только физическая боль могла на время притушить тошнотворную, выворачивающую наизнанку боль у сердца.
Он приходил и ложился рядом с плитой, свернувшись, как младенец, касался рукой камня, хотел срастись с землей, исчезнуть, раствориться и забыться, но внешний мир не отпускал его, тянул обратно. Так что он уходил, что вернуться снова. Сидеть, привалившись спиной, или обняв надгробие. Раз уж в жизни он так мало обнимал брата.
Дэриан не плакал, потому что слезы уже не помогали. Было только противно от бегущих по щекам соленых дорожек, которые, подсыхая, стягивали кожу. Если бы он мог, первые несколько дней после похорон брата он спал бы здесь, рядом с его могилой, потому что казалось, что так он будет к нему хоть немного ближе
- Агенство предложило мне работу, представляешь? – Дэриан усмехнулся, складка порезала его лицо, сделав его саркастическим. – Они как-то синтезировали ту фигню, которую мне надо колоть, чтобы я не сбрендил раньше времени.
Он взглянул на плиту - луч солнца сполз чуть ниже.
Дэриан снова опустил глаза, потом закрыл их вовсе, ощущая, как царапает кожу у виска пористый серый камень.
- Я мог бы сказать что-то типа «на твоем месте должен быть я», - глухо проговорил мужчина. – Но не скажу. Никому нельзя желать такой боли, Кэв. Как-будто…из меня что-то вырвали, и напихали внутрь ваты. Как в плюшевого медведя. По первости даже казалось, что из меня еда проглоченная вывалится – все казалось, что ниже плеч у меня ничего нет. – Он стиснул зубы до боли. – Господи, Кэв… Тебе надо было умереть, чтобы я понял, как ты мне нужен. Что за гребаная ирония гребаной судьбы.
Это чудовищно, это страшно, но после того, как Кэвин исчез из этой жизни, мир не рухнул, и люди почему-то все так же ходили по утрам на работу. Неуместно и обидно для скорби Дэриана, они искренне над чем-то смеялись, радовались каким-то своим особенным глупым пустякам. Они не плакали, не хотели разделить его всеобъемлющую тоску, эгоистично успокаивали, думая при этом, что завтра одеть и что купить к ужину. Они говорили много слов, суть которых сводилась к тому, что жизнь продолжалась. И он понимал – действительно, она идет дальше, она ни на секунду не остановилась и не замерла в тот миг, когда пули пробивали грудную клетку его брата.
- Не бойся, я не виню себя в твоей смерти, правда… - Дэриан поднял голову, оглянувшись вокруг – но, сколько хватало глаз, было пусто, только трава, камень и дерево. – Мне прислали твои бумаги. Те, что не засекречены. Я не думал, что сил хватит, но все-таки разобрал их. Не хотел сначала, но подумал – вдруг там есть письма твоей девушке…Мог бы отослать ей. В смысле, - Дэриан запнулся, беспомощно вздохнув. – Черт, я ведь даже не знаю, была ли у тебя девушка. Что я вообще о тебе знал? Пока разбирал, представил, как бы мы гуляли на твоей свадьбе… Не знаю какого дьявола, просто… - мужчина пожал плечами, грустно улыбнулся. – Это было бы забавно. Твои дети звали бы меня дядей. И я бы баловал их, в тайне от тебя скармливал им конфеты… - его губы поневоле стали кривиться. – Было бы... весело, - внутренние края бровей Дэриана надломились и взлетели вверх, он засмеялся немного истерично и высоко, а потом, всхлипнув, быстро вытер край глаза, оставив на внешней стороне ладони влажный след.
- Ладно, не время раскисать, - пробормотал он, силясь улыбнуться искренне, но губы все больше оттягивались по краям к подбородку, превращая лицо в маску грустного клоуна с нарисованной улыбкой рожками вниз. - Ты не волнуйся, я держусь. Так…- он глубоко вздохнул, пошарив рукой во внутреннем кармане куртки, - посмотрим, что у нас. – Дэриан вытащил тонкий глянцевый журнал – последний номер «Наука сегодня», полистал. – На чем мы с тобой остановились позавчера? Кажется, на том, что… - он бегал глазами по мелко напечатанному тексту, водил пальцем, наконец, удовлетворенно кивнул. – Нашел, вот, – он устроился поудобнее, и начал читать, изредка поднимая голову - оглядеться. - «Таким образом профессор Варго доказал, что ядра, входящие в состав антиматерии разгоняются до скорости света. А один из профессоров известного института, прозванного другими учеными «институтом научной фантастики» доказал, что…», - спокойный голос Дэриана плавно тек под кронами деревьев.
И если на минуту закрыть глаза, можно было подумать, что это не одинокий человек сидит перед каменной плитой, а просто в самом конце пикника на природе старший брат решил почитать младшему его любимые сказки, чтобы мальчишке было веселее засыпать, а его теплый дневной сон был сладким и крепким.
На тихое Северное кладбище жители Сан-Диего постепенно собирались люди. Они приходили посидеть у каменных надгробий. Побыть с теми, кто раньше был рядом, а теперь цветы и трава, разросшиеся густо и ровно по всему периметру территории. Поблизости не проходило широких магистралей, не взлетали самолеты, не было слышно шума большого, населенного суматохой города. Тут было действительно спокойно. А после захода солнца зажигались редкие фонари, и теплыми вечерами, под шелест листвы, люди по одному сидели на той траве, под теми облаками, под теми звездами, под которыми были с теми, кого уже нет. Старики плакали, молодежь складывала большие пышные букеты, кто-то приносил сандвичи и устраивал пикник. Это не было местом скорби, скорее памяти, бесхитростной и светлой. Место, где смерть и жизнь сосуществовали гармонично и переплетались тесно, невозможные одно без другого.
Автор: Lady_orange
Бета: Djanan
Пейринг: Нет
Рейтинг: PG
В это же время из глубины домика, от лестницы с другой стороны дерева, к Кевину аккуратно подкрадывался его брат – Дэриен. Он был полон решимости и юношеского азарта отомстить за то, что его комиксы взяли без спроса. Он не был зол или обижен, так как не был особенным собственником пока. Им скорее двигало желание нашкодить, внутренне оправданное побуждением проучить брата за самовольное обращение с чужими вещами. Дэриен был чуть полнее, не ниже, но шире, с аппетитными румяными щеками и хитрыми глазами отъявленного пакостника. У него были так же коротко остриженные волосы, но без рыжего отлива, поэтому они не казались на солнце коричневыми, как у брата. Руку он держал в кармане закатанных до колена спортивных брюк, и в этой руке определенно было что-то зажато.В небольшом городке в нескольких десятках километров от Сан-Диего, на улице, тонувшей в тени больших раскидистых деревьев, стоял трехэтажный дом. Он мало чем отличался от ряда подобных ему на улице, которая вне зависимости от времени года в этом климатическом поясе всегда стояла зеленая, разве что в конце лета листья были чуть запылены, а зимой – кроны редели.
Здесь все было приторно-провинциальным, начиная от почтового ящика с коротеньким пластиковым флажком, до офицера полиции, толстого и старого, которому никогда не приходилось бегать за бандитами – их тут не так уж и много. И, похоже, каждая частичка этого города искренне гордилась своей пасторальностью, и своей богатой родословной, и своей важностью для общего внешнего вида. По вечерам здесь зажигались огни на фонарях и в окнах домов, и жители выходили поболтать, обменяться новостями, послушать вместе старое радио, принимающее скрипящие от помех звуки музыки, подышать воздухом, прохладным после дневной духоты.
Трехэтажный дом четы Лоренс был основательно построенным жилищем с большими окнами на втором этаже. В нем была веранда, массивные добротные каменные ступени перед парадным входом и аккуратный внутренний дворик, где устраивались соседские вечеринки, можно было поставить надувной бассейн или сыграть в бадминтон. Было и свое дерево, на верхушке которого два подростка, живущих в этом доме, устроили свой шалаш, или – как они его называли – штаб. У каждого мальчишки в детстве должен быть штаб, куда он сваливает свои сокровища – карманные деньги, комиксы, шарики для игры, части механизмов, которые мастерит на досуге. Этот небольшой неуклюжий домик - неприкосновенная, священная территория, материальное воплощение слов «свобода» и «уединение» для ребенка.
Теплым и ветреным днем лета тысяча девятьсот семьдесят седьмого года обоим хозяевам домика на дереве было по девять лет. Они сидели в своем убежище от внешнего мира, каждый занимаясь своим делом и преследуя свою цель. Кевин – высокий и худой подросток в очках, кареглазый и с темными короткими волосами, отдающими на солнце рыжиной, стремился проникнуть в тайны учебника по химии за 8-й класс. Он выпросил его у соседского мальчишки, выменяв на комиксы брата. Теперь, свесив одну ногу со сколоченного кое-как деревянного козырька в трех метрах от земли, он сидел и сосредоточенно читал, водя с сухим звуком пальцем по строчкам. Изредка по-детски старательным почерком он делал пометки в тетради и на полях учебника, забыв, что он чужой.
В это же время из глубины домика, от лестницы с другой стороны дерева, к Кевину аккуратно подкрадывался его брат – Дэриен. Он был полон решимости и юношеского азарта отомстить за то, что его комиксы взяли без спроса. Он не был зол или обижен, так как не был особенным собственником пока. Им скорее двигало желание нашкодить, внутренне оправданное побуждением проучить брата за самовольное обращение с чужими вещами. Дэриен был чуть полнее, не ниже, но шире, с аппетитными румяными щеками и хитрыми глазами отъявленного пакостника. У него были так же коротко остриженные волосы, но без рыжего отлива, поэтому они не казались на солнце коричневыми, как у брата. Руку он держал в кармане закатанных до колена спортивных брюк, и в этой руке определенно было что-то зажато.
Доски тихонько скрипнули под весом появившегося хозяина, словно приветствовали его, однако Кевин был так погружен в исследование неизведанного и, пока, запретного, что не услышал и не заметил. Не странно, сейчас бы, пожалуй, он не заметил бы и упавшего неподалеку самолета, если бы только ветром от взрыва не унесло его книгу. Дэриен замер на секунду, проверяя, не обнаружилось ли его присутствие, и медленно потащил руку из кармана.
Налетел ветер, тронув лениво листву, издавшую мягкий шепчущий шелест. На секунду стало прохладнее, и кожа рук покрылась зябкими бугорками. За соседним забором включили радио, передавали прогноз погоды. Дэриен отвлекся, но потом снова потянул из кармана сжатую в кулак ладонь. Оттопыренный на узкой цеплячьей коже Кевина воротник, за которым виднелась нежная загорелая кожа спины и выступающие позвонки, маячил все ближе. Дэриен даже приоткрыл рот от напряжения, и перестал дышать, высунув кончик языка и прикусив его зубами. Мягкие пухлые пальчики, сжатые в кулак, медленно двигались к склоненной голове Кэвина, что-то бормочущего себе под нос. Он все еще водил пальцем по строчкам, и на страницах учебника лежала тень от его головы и рваной челки. Он не подозревал, что с каждой секундой к его воротнику дюйм за дюймом приближается неведомая опасность.
В доме с хлопком распахнулись окна второго этажа – большие застекленные створки приоткрылись, в стекле блеснуло солнце, не видное за кронами деревьев, и показалась тетя Эллис.
В следующие несколько секунд произошли две поспешные случайности, одна другой хуже. Сосредоточенный на сохранении своего инкогнито и воплощении в жизнь шкоды, Дэриен всем телом вздрогнул от неожиданного звука и разжал ладонь. Извиваясь, за воротник Кэвина полетел толстый белесый червяк, откопанный на озере. Он маслянисто блеснул и прилип к коже брата. Который в ту же секунду пронзительно завизжал, сведя лопатки. Закидывая руки за спину, он неудачно извернулся, неуклюже крутанулся на месте, забив в воздухе ногами, и, потеряв равновесие, опрокинулся с козырька.
Рухнув с высоты кроны дерева на короткий газон, полный сухих желтых травяных стеблей.
Упавшая на мир за этим тишина оказалась громче взрыва. Дэриен замер, парализованный ужасом, внутри оборвалась ледяная нитка и дыхание его прервалось, словно забыв, как выйти из горла.
Тетя Эллис настороженно позвала:
- Мальчики? Вы там у себя? На дереве?
Дэриен видел собственного брата, лежащего на траве, неуклюже раскинувшего руки, в позе упавшего из гнезда птенца, и боялся издать звук. Ему казалось, что едва он сейчас начнет дышать, или что-то скажет, тут же все в мире узнают, что во всем виноват именно он. Ему казалось, один только стук его отчаянного врезающегося в ребра сердца привлечет всеобщее внимание. Наконец, в груди стало больно от задержанного дыхания, он стал хватать ртом воздух, тяжело и быстро. Дэриен свесился с козырька, необработанные доски врезались в нежную вспотевшую от волнения кожу ладоней. Склоненная голова тут же стала наливаться кровью от неудобного положения.
Дрожащим голосом он едва слышно позвал.
- Кэвин?
Потом позвал чуть громче, с надеждой.
- Кэв? Ты в порядке?
И, наконец, словно прорвало кран в ванной, вырвалось отчаянное, срывающимся ребячьим голосом:
- Кевин! Кевин!
Страх перед наказанием пересилила вина, сжавшая сердце, будто его кто-то взял в кулак. Чуть не сорвавшись с прибитых к стволу дерева ступеней сам, малолетний шкодник кинулся к лежащему брату. Мысли, каждая хуже и страшнее предыдущей, всплывали в ребяческом мозгу дикими картинками – вот Кэвин в гробу, бледный и худой, рыдающая тетя Эллис, кладбище, разрытая земля, она мокрая и пахнет сыростью. Тут же припомнились похороны родителей, захлебывающийся плач, красные опухшие глаза родственников, чувство одиночества и страха перед будущим. Бесконечная обида на тех, кто бросил, ушел, не попрощавшись. Тоска, пустота, нежелание принимать случившееся, надежда.
- Тетя Эллис, скорее! Кэв…Кэвин упал, с дерева. Скорее, пожалуйста! Вызывайте скорую!
Ставни захлопнулись, через минуту распахнулась задняя дверь из кухни, громко ударив о стену. Высокая и сухая тетя Эллис выбежала, запахивая халат одной рукой, другой придерживая распадающиеся бигуди.
Дэриен бережно поднял и положил голову брата себе на колени, дрожащими пальцами трогая его прохладные щеки, губы, шею.
- Кэв, Кэв, давай, очнись! Я не хотел… Я проучить только… Кэв, - Дэриен зашептал одними губами, по щекам уже текли слезы, прокладывая дорожки от носа к губам и капая с подбородка. Во рту стало горько и противно от подступившей тошноты.
- О Боже! Как это произошло?! – закричала тетя, прижав руку к груди. – Что с ним? Он дышит?.. Господи, - она очнулась от ступора, в который впала на несколько мгновений, - конечно, скорая! – и даже не добежав до Кэвина, она бросилась обратно через кухню в гостиную, к телефону.
Сложив ладошку, словно собирался набрать пригоршню вишен, Дэриен поднес ее ко рту Кэвина, пытаясь понять, дышит ли он. В этот момент он почти не мог осознать, о чем именно думал, в голове билась мысль – «Я убил его!». И сам того не осознавая, он думал о том, что если не станет Кэвина, то он в этом мире будет совершенно один. Одиночество – ничего страшнее не мог он себе представить, особенно после смерти родителей. Их осталось только двое, на огромной планете, населенной миллиардами людей, безразличных к ним обоим. И он так любил брата, так всеобъемлюще, бесконечно любил за то, что тот не дает ему остаться в одиночестве со всеми своими страхами, неудачами, переживаниями, маленькими неприятностями и большими бедами, что он позволяет не хоронить это в себе, а делить на двоих, тем самым облегчая и упрощая их все.
- Кэв…Кэв…- причитал он сквозь слезы, - очнись, Кэв.. Кэв, проснись. Кэв, а? – бормотал он, легонько постукивая того по плечу. – Кэвин, ну же! Не бросай меня, Кэв. Я боюсь, Кэв. Кэв, просыпайся скорей!
И Кэвин услышал. Или что-то там на небе, или кто-то там где-то, кто-то высший, необходимый сейчас, очень важный и невидимый, внявший детским мольбам, услышал и помог. Старший брат слабо застонал, приоткрыв сухие губы. Дэриен распахнул глаза.
- Кэвин! Тетя! Он живой, живой!
Дэриена с головой затопило огромное, как самый большой дом, или самое большое дерево, облегчение, такое несравнимо волшебное сладкое ощущение счастья, легкости и радости. Слезы полились с новой, удвоенной силой.
- Кэвин, живой! Прости меня, пожалуйста! – он затараторил. – Увидел червяка, думаю – проучу. Притащил, хотел за шиворот, - Дэриен захлебывался счастливыми неостановимыми словами. – А зачем ты стала брыкаться! Зачем? Подумаешь, червяк! Вот паук – это да, вот если бы паук!
Тетка все не шла, но Кевин уже открыл глаза. Зажмурился. Снова открыл, подернутые влажными слезами боли. Сморщился и дернулся, снова застонав от боли.
- Сними… - прошептал он.
- Что? Что, Кэв?
Кэвин снова дернулся, попытавшись, видимо, повернуться на живот, сминая зелено-желтую траву.
- Сними… это… эту… дрянь. – Вдруг крикнул. – Сними с меня этого червяка! Я его чувствую! Фу!
Червяка безвозвратно раздавило ударом, и теперь он холодил позвонки у воротника. Кэвин ужасно, до дрожи отвращения, боялся червяков. Поэтому на удочку их ему одевал всегда дядя или брат. Кэвин страшно любил рыбалку, но дико ненавидел червяков. Он любил физику и химию, эксперименты, но боялся всего, что извивалось, копошилось и ползало в земле. Вся эта многочисленная фауна, населяющая рыхлые разрытые комья бурой земли, вводили его в ступор. В раннем детстве он даже боялся ходить мимо садовых грядок.
Дэриен как будто не слышал, он плакал, размазывал слезы кулаком по щекам, шмыгал забитым носом, все перед ним мутилось от воды, даже лицо Кэвина, оно расплылось и стало мокрым.
- Кэв, не бросай меня, а? Ты не бросишь меня? Ты не бросишь? Нет? – отчаянно тараторил он.
- Сними это, сними!
Дэриен вырвал с корнем пучок травы и осторожно приподняв голову Кэвина, старательно вытер травой его шею и воротник, испачкав землей. Поспешно выбросил, вытерев руку о брюки, оставив на них грязный след.
Ветер, налетев, убежал путаться в деревьях, улица жила своей жизнью, которой была совершенно безразличная маленькая трагедия, разыгравшаяся во дворике одного из пары десятков стоящих тут домов. Кто знает, какие маленькие или большие трагедии разыгрываются там, за оградой дома. О них никто не знает. Они безразличны, их нет, пока они за оградой. Мы не интересуемся чужой жизнью, когда она от нас скрыта, когда у нас есть своя, когда не решены сотни собственных проблем.
- Кэвин, ты меня не бросай, пожалуйста. Я тебя люблю, братик. Не бросай.
Старший брат тихо дышал, повернув голову к забору. Его разбитые очки лежали в паре метров от дерева, глядя острыми осколками стекол, застрявших в оправе, на солнце и отражая его желтые лучи. Сквозь стекла просвечивала сорная неровная трава.
- Кэв, я тебя люблю. Даже не представляешь, как я испугался…
- Дэриен, тетя там не идет? У меня наверное сотрясение… Слушай, прости за комиксы.
- Да хоть все возьми! Хочешь, отдам?
- Я их не читаю, - Кэвин облизнул ставшие слишком сухими губы. Его черные волосы отливали рыжим в пятнах света, пробившихся сквозь листья к земле.
- Ты меня не бросишь? – в который раз спросил Дэриен.
- Не брошу, - ответил Кэвин.
- Я тебя очень люблю.
- И я тебя люблю. Но не суй мне больше червяков за шиворот, а то… - Кэвин сглотнул, коротко застонав. - … зад надеру. Вот.
Дэриен улыбнулся, шмыгнув и утерев слезы, которые уже почти засохли солеными дорожками. Его щеки медленно розовели – до этого они от испуга были бледными до прозрачности.
Его брат был с ним, живым, здоровым, а сам он был готов так сидеть в тихом дворе летним деньком хоть вечности, не расставаясь. Глядеть в глаза, смеяться, греться и говорить. Им было по семь, хотя Кэвин был старше почти на пять месяцев.
___
Дверь осторожно хлопнула в темноте. На цыпочках кто-то стал подниматься по лестнице, ступеньки едва скрипели – так осторожно двигался тот, кто не хотел быть замеченным. На улице неожиданно залаяла собака. Кто-то в темноте, тот самый тихий и осторожный, оступился и, судя по звуку, едва не покатился кубарем. Скрипнули перила – за них ухватились две руки и вцепились, чтобы не упасть. Неизвестный полночный посетитель дома на улице Сан-Антонио не очень вежливо помянул черта и снова стал подниматься наверх, мягко ступая носками по ковру на лестнице.
Темнота была не полной, на небе светила неяркая четвертушка луны, так что по теням и рефлексу света на предметах можно было понять, где же разыгрывается действие. На втором этаже гость повернул налево, к двери в комнату. Приоткрыл ее, ужом скользнул внутрь, поднял руку, чтобы щелкнуть выключателем, но свет внезапно зажегся сам.
Он вспыхнул, осветив комнату Дэриэна – деревянные, покрытые темным лаком полки, стоящие на полу, плакаты, модели самолетиков, ковер, схлопнутые полоски бамбуковых жалюзи на окнах. Осветил кровать, валяющуюся одежду, ранец, комиксы, и, наконец, Кэвина, у полок, и самого Дэриэна – стоящего у двери зажмурившись.
- Эй! – младший брат вскрикнул. Он был в черной майке, драных на коленках джинсах, видавших виды перчатках, также черных.
За прошедшие восемь лет парнишка вытянулся. Превратился в худощавого и жилистого загорелого подростка, с острыми локтями и коленками. Неизменными остались только глаза с хитрым прищуром, и живая улыбка, которая начиналась в морщинках у глаз и невинно приподнятых бровей, и заканчивалась на тонких, рельефно очерченных губах.
Именно эту улыбку Дэриен продемонстрировал, когда с облегчением понял, что на кровати сидит не тетя Эллис, а Кэвин. Старший брат изменился мало – разве что подрос, и несколько вытянулось лицо. Он остался худым и тонким, бледным, с мягкими округлыми плечами и серьезным взглядом глаз из-за очков.
- Дэриен, где ты был? – спросил он коротко и сурово. Устраиваясь поудобнее на кровати, он подогнул одну ногу в носке под себя, сцепив руки на груди.
- Переводил через дорогу бабушку, - отозвался Дэриен не очень вежливо, даже, пожалуй, заносчиво. Но сразу разбавил резкость тона улыбкой. – Кэв, не будь занудой. Я был с друзьями, - ночной гость стал стягивать майку через голову.
- Сейчас три часа ночи, - напомнил Кэвин, нахмурив брови. - Это явно слишком поздно для бабушки, и тем более для друзей.
Дэриен снял майку, бросив прямо на пол. Она упала с тихим шелестом, накрыв томик «Тома Сойера» рядом с кроватью.
В комнате пахло машинным маслом, новыми кедами, типографской краской и съеденными еще днем бутербродами с колбасой. Кэвин потер нос раздраженно.
- Почему ты молчишь? Дэриен?
- А что я тебе отвечу? Хочешь, сочиню, что бабушка шла ночью за лекарством, а все аптеки были закрыты, и мы с ней тащились до ближайшей работающей круглые сутки. Или могу сочинить, что с друзьями ходили на ночной сеанс, - он сел спиной к брату, стягивая бело-серые носки, сжал и распрямил пальцы ног, поерзав ими по ковру. – Ох… устал… находился, - пояснил он, указав глазами на ноги.
- Не надо ничего сочинять, Дэриен, я же знаю, где ты был.
Парень замер, недоверчиво полуобернувшись к брату.
- Правда?
Тот кивнул сосредоточенно.
- Правда, – и без задержки продолжил, чуть насупившись: – Ты опять делал что-то, за что тебя может поругать начальник полиции.
Дэриен облегченно выдохнул – за секунду до этого в его глазах читался неподдельный страх, теперь – облегчение пополам с любопытством.
- Как сказал бы Клайд – «В точку, приятель!», - усмехнулся он, принявшись раздеваться дальше.
Кэвин вскочил с места порывисто, раскинув руки в некоторой беспомощности – он словно стоял перед сломанным велосипедом, не зная, как его починить.
- Дэриен, у тебя уже три привода в участок! Ты знаешь, что будет на пятый?
- Просвети, - буркнул парень, спустившись на колени и поднимая покрывало от пола, чтобы отыскать под кроватью тапок.
- Они будут иметь полное право оставить тебя на ночь в участке!- закричал, хотя и шепотом, Кэвин. – Вместе с настоящими бандитами! Грабителями! Пре-сту-пни-ка-ми, - по слогам проговорил он, стараясь, чтобы тон его был как можно более внушительным.
Преступники – кошмар! Это самое страшное, что мог себе представить Кэвин. Люди, которые творят зло, в его представлении они были антиобщественными монстрами, асоциальными элементами, которые портили жизнь социума. Сбивали, выкручивали винтики общества, мешая ему нормально функционировать. Подумать только – они убивали, грабили, насиловали, творили беды и все совершенно безнаказанно и с чистой совестью. Как вообще они могли жить на этой земле, как у них появлялись мысли делать такое. А ведь из маленьких пакостников нередко вырастают большие злодеи – они устраивают теракты, грабят банки, похищают людей, уродуют чьи-то жизни – ради собственных прихотей. И вот его собственный брат медленно, но уверенно, сворачивает на ту дорожку, по которой однажды пошел каждый преступник – его брат стал не просто шкодником, а хулиганом. Малолетним уже практически злодеем! Как он мог такое допустить, где проглядел? Он чувствовал ответственность за брата и собственную вину за его неправильную эволюцию, за изменения в его характере и поступках. Ощущал, что брат на краю пропасти, и, как канатоходец, на нем балансирует.
«Канатоходец» меж тем нашел тапки, притянул их к себе и одел на босые ноги, шурша. Потом отыскал домашние брюки и одел, все делая молча. Наконец, он одел и майку, мятую и местами потертую, бежево-коричневую, с короткими рукавами.
- Слушай, - он уселся на край кровати, ссутулившись. Были видно, что он страшно хотел чем-то поделиться, но боялся. – Я все понимаю, это ужасно, но…
- Но?
- Но-о… - протянул Дэриен, нарочно затягивая паузу, пряча улыбку в уголках губ.
- Ох, рассказывай уже, - брат подсел ближе, положив руки на плечи Дэриену, чувствуя пальцами теплую кожу, натянутую на острых костях ключицы.
- Но… Элиза приняла меня в ученики! – наконец, прорвало Дэриэна, и столько восторга было в его тоне, глазах, жестах и мимике, что брат прикусил язык, уже решив было разразиться отповедью. – Приняла! Меня! – парень восторженно вскочил и заплясал по комнате, то ли вальсируя, то ли танцуя буги. – Я провозился, конечно, с замком сейфа. Код был сложный, но я справился за 40 секунд! И это голыми руками, без инструмента! – он изобразил торжественную стойку на руках, пройдясь по комнате и болтая ногами в воздухе. – Ю-ху! Супер!
Дэриен намеревался стать вором. К отчаянию брата, к его, можно сказать, вящему ужасу. Совершенно нормальному чувству для законопослушного жителя любого города, особенно такого, в котором жили они, с тех пор как переехали. Каким-то неожидаемым никем образом из двух как две капли воды похожих с детства братьев выросли совершенно разные по характеру личности. Настолько разные, что их былое сходство к 15 годам стало едва различимо и совершенно незаметно посторонним.
Кэвин вырос скромным, в чем-то слабым, мягкосердечным и чувствительным, жадным до всего нового, до науки, но почти не приспособленным к быту и реальности в принципе. Он жил только тем, что однажды повзрослеет и будет помогать всем людям планеты, принося в дар им свой талант и свои изобретения. Кэвин спал и видел, как поступит в колледж и станет день и ночь вгрызаться в гранит науки, чтобы упали последние барьеры, отделяющие его от истины, от чистого знания, от новых неизведанных границ формульного, закодированного мира химических и физических уравнений.
Дэриэн вырос… впрочем, он в детстве также был пакостником, однако вместе с растущим сознанием, росли и размеры и тяжесть пакостей, которые он творил. Никто не мог отказать ему в сообразительности, остроте ума, любознательности и желании познать новое. Однако вместо того, чтобы что-то создать, ему нравилось сломать и посмотреть, как внутри все устроено. Или как отреагирует тот, чью вещь сломали. Дэриен остался добродушным и мягким, но скрыл эти, по его мнению, слабые стороны характера за семью замками циничности и иронии. От ребенка в нем осталось гораздо больше, чем в Кэвине, но с простодушием и искренностью, в нем укоренились детское безразличие к внешнему миру и крайняя эгоистичность, ставящая интересы личные намного выше интересов кого бы то ни было еще, иногда даже близких.
- Это ведь круто, да? – спросил Дэриен, вернувшись в вертикальное положение, встав обратно на ноги и пригладив вставшие дыбом короткие черные волосы.
- Не думаю, - тихо ответил Кэвин, покачав головой. Он поправил очки, стараясь скрыть неловкость - ему пришлось испортить настроение брату. - Нам скоро сдавать экзамены в колледж, а тебя уже дважды грозились выгнать из школы. Разбитые окна, - он стал загибать пальцы, - вскрытый замок в кладовку, курение в туалете, опять же – эти ваши шутки с полицейскими машинами…Ну, когда вы врезаетесь в машину, чтобы посмотреть, как откроются подушки безопасности… Это все невесело. Теперь вот это… - он поднял глаза на брата. – Как ты собираешься жить дальше?
- Пусть сначала «дальше» наступит, - ответил Дэриен, скучающе взяв с полки мячик и принявшись кидать его в стену. - А там и посмотрим. Может, это «дальше» будет даже лучше, чем «здесь и сейчас», Кэв? Не думаешь?
- Не думаю. Свое «дальше» мы делаем «здесь и сейчас», - ответил старший брат. Он положил руку на кровать рядом с собой, легонько похлопав по покрывалу. – Сядь.
Дэриен сел с видом мученика, которого сейчас будут пытать каленым железом. Кэвин приобнял брата, притянув к себе, погладил по вихрастой голове.
- Брат, пора взрослеть.
- Сказал один пятнадцатилетний подросток другому, - пробормотал Дэриен, но не вырвался.
- Не важно, сколько тебе лет, важно, сколько у тебя самосознания, понимаешь?
- Нет, - честно ответил младший.
- Наши дядя с тетей могли не взять нас к себе, - терпеливо начал Кэвин. - Они могли поместить нас в детдом, и мы бы там были до совершеннолетия. Они могли бы не дать нам денег на образование. Они могли бы не относится к нам, как к собственным детям. Просто они понимали, что должны это сделать, что иначе у нас не будет семьи, и мы вырастем неполноценными, и нам будет в жизни плохо. Они не были обязаны делать все, что сделали для нас, но сделали. Понимаешь теперь? Общество их не принуждало к этому, никакие природные инстинкты не заставляли, но внутренние правила морали подсказали, как нужно поступить для нашего блага. Этого не прочитаешь в книгах, это надо знать… - он поглаживал брата по голове успокаивающим движением, и не заметил, как тот, уставший, измотанный за день, убаюкался ровным тоном голоса Кэвина. – Уснул, - пробормотал он, увидев, что Дэриен уронил голову ему на плечо и ровно сопит в рубашку. – Надеюсь, хоть половину слышал, - сказал уже совсем шепотом, осторожно сползая с кровати, поддерживая голову и плечи брата на весу. Опустил на кровать, стащил покрывало и укрыл, подоткнув одеяло.
- Кэв, - Дэриен промямлил сонно.
- Ну что?
- Кэв, я тебя люблю, - парень потер глаза и переносицу, зевнув. – А весь остальной мир с его моралью пусть знаешь куда катиться?
- Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи.
Кэвин мягко щелкнул выключателем, залив комнату чернотой и слабым бледным светом луны сквозь полоски жалюзей.
Дэриен устроился на подушке как можно удобнее, перевернулся на другой бок, наконец, нашел самое правильное для его уставшего тела положение, при котором ничто не мешало ему сладко уснуть, провалившись в лучший мир.
Слова брата из его головы вылетели практически сразу, потому, что не отвечали его собственным взглядам на реальность. Дэриен не мог и не умел жить по правилам, и раз поняв это, больше не собирался бороться с собой, в этом решив плыть по течению. Предоставив обстоятельствам формировать его характер, пока это отвечало его интересам и не мешало жизни в свое удовольствие. Может быть, это была неправильная философия – по крайней мере, по мнению его умного брата - но она была единственно верной – так чувствовал он сам. . Он не боялся будущего, он знал, что как бы ни шла жизнь, он достаточно силен духом, ловок и умен, чтобы справиться с напастями. Это была не пустая самонадеянность, а подтвержденная прошедшими шестью годами истина.
И несмотря на то, что он был жадным до всего нового, необычного и непредсказуемого, на данный момент он хотел, чтобы константой его настоящего существования было присутствие рядом с ним его любимых близких людей – дяди, тети, брата. Пожалуй, сложно даже было представить, при каких обстоятельствах он мог бы отказаться от постоянной поддержки брата, от его пусть иногда идеалистических, но умных советов, от его заботы.
И пускай они теперь, не как в детстве, несколько расходятся в подборе определений для описания мира вокруг и собственных действий, это все ерунда. Рядом с Кэвином хорошо и спокойно на душе, тепло. Он умеет дарить радость общения, очаровывать людей, вдохновлять их, помогать не терять надежду – именно эти черты характера Дэриен хотел бы иметь сам.
Как и шесть лет назад, под деревом, со слезами на глазах, теперь, в кровати, он лежал с одним желанием - только бы Кэв всегда оставался рядом. И все будет хорошо.
_____
- Как давно вы последний раз с Кэвином виделись?
Голос тети по телефону был грустным и немного уставшим. Дэриен ответил неохотно:
- Может, месяц назад… Нет, около двух.
В трубке последовало прямо-таки физически ощущаемое осуждение.
- Тетя Эллис, ну ладно вам, - протянул мужчина, добавив в голос детские просительные нотки. – Кэв уже большой мальчик, он и без меня может со всеми своими проблемами справиться.
На том конце вздохнули.
- Дело не в проблемах, Дэриен. Вовсе не в них. И даже не в том, что ты мог хотя бы соскучиться по нему.
Дэриен сидел в своей небольшой съемной квартире в центре Сан-Диего, с окнами, выходящими на Квартал Газовых Фонарей –эпицентр развлечений центрального города Калифорнии, и, как говорили о нем сами жители – лучшего города Америки.
Он давно переехал из трехэтажного дома в уютном пригороде. Скоро ему должно было исполниться тридцать. С чем он подошел к этой дате? Профессиональный вор, обаятельный и умный мужчина, немного инфантильный, порой излишне прямодушный и прямолинейный. Но он занял свою нишу в этом мире, и в ней было тепло и уютно. Совсем как в кровати в старом доме. Жизнь все чаще кусалась, но он был уже подготовлен к этому. Испытания не убивали его, делали сильнее, увереннее в себе, не лишали его оптимизма ни в каких ситуациях – разве не это лучшее, о чем он мог мечтать когда-то в детстве? Он живет в свое удовольствие, с тем, с кем ему этого хочется, и почти ничто ему не указ. Да и Кэв молодец – трудиться где-то… кем-то. Но наверняка на благо человечества.
- А в чем, тетя Эл? – Дэриен, покачиваясь на стуле, поставленном на здание ножки, притянул к себе стоящую на столешнице упаковку с сухими завтраками, став по одной закидывать в рот сахарные звездочки, с хрустом разгрызая их.
Тетка на том конце молчала некоторое время. Она начала говорить, осторожно подбирая слова, словно боясь обидеть племянника.
- Это не правильно, Дэриен. Кэвин всегда так любил тебя, а ты про него практически забыл. Что он, где он? Ты знаешь?
Дэриен подумал, что-то вроде «Ну вот, началось», с несчастным видом, который, слава Богу, тетя не увидит, сжевав еще одну звездочку.
- Я тоже от него на день благодарения как-то не дождался индейки по почте, - мужчина пожал плечами, поправив халат, в котором сидел, - Но это не страшно, я не обижаюсь, - закончил он.
- А на что тебе обижаться? Кажется, это он последний раз… вытащил тебя из… тюрьмы? – судя по запинкам в речи, тетке было неприятно говорить на эту тему. Ее когда-то довольно властный голос теперь истончился, как постаревшая нитка, он едва не надламывается, стеревшись почти до последнего волокна. После смерти дяди она переехала в симпатичный и уютный дом престарелых, в десяти минутах езды от их старого жилища. Он также утопал в зелени, как и улица Сан-Антонио.
Дэриен поморщился.
- Он, но его об этом никто не просил, на самом деле. Я вполне мог выйти сам.
- Через год, - заметила тетя.
- Через год. Но теперь у него есть лишний повод посмотреть на меня глазами моего классного руководителя, - легко, ободряюще улыбнувшись голосом, заметил Дэриен, показывая, что он само очарование. – Так что это пошло нам обоим на пользу.
Да, Дэриен и сам был уже большим мальчиком. А выросшим мальчикам однажды надоедает, что под ухом кто-то постоянно твердит, что надо менять жизнь, к лучшему, к правильному будущему. Законопослушному и честному, рутинному, но продуктивному для общества. Пусть даже твердит лучший друг, брат, который с детства был опорой и подмогой. Детство детством, но зрелость уже готова наступить, и он вот-вот войдет в ту пору, когда слушать чужие советы – только мешать внутренней эволюции. Самосознание и прочий бред хороши, когда ты веришь, что это принесет пользу. Дэриен видел мир, в котором жил, и в упор не видел, где в нем практически применяется этот закон самосознания, внутренней честности и моральности, о которых когда-то толковал брат. Впрочем, он не стал окончательным циником, и сохранил в себе маленькие дверцы в комнаты, которые открывают выход человечности и этому закону морали. И это он считал более чем достаточным достижением, чтобы не заниматься самокопанием дальше.
По телевизору в новостях начали показывать репортаж с места кражи драгоценностей из магазина. Дэриен автоматически стал искать оплошности, допущенные грабителем.
- Мальчик мой, я ведь не просто так говорю…
Дэриен напрягся – вот сейчас произойдет что-то неприятное. Таким голосом в детстве тетя сообщала, что Санта-Клаус застрял в пробке, и будет дарить подарки поздно, если вообще придет домой трезвым.
- В общем, он тут, у меня. Я хочу, чтобы вы поговорили.
Дэриен почувствовал себя нехорошо. К горлу подступил ком, который он с трудом проглотил, справившись с внутренней дрожью.
Он сразу пошел в наступление:
- Нет, тетя Эллис, я не могу, я занят, у меня там важные де…
- Привет, Дэриан. – В трубке что-то стукнуло, послышалось шуршание, как будто прикрыли спикер рукой, протерли, или что-то еще. Потом возник голос Кэвина. – Давно не общались, - грустно сказал брат.
- Эй! Привет, братишка! – Дэриан решил не сдаваться и не показывать своего напряжения. - Знаешь, все хотел у тебя поинтересоваться, где лучше купить домик для семьи, в Огайо или, может, в Лас-Андреасе? А то мы с супругой никак не решим…Кэтти, - он прикрыл спикер рукой, чтобы казалось, что он с кем-то разговаривает. – Кэтти, лапочка, я говорю с б…
- Дэриен, прекрати играть комедию. У тебя нет жены, и, почти уверен, даже постоянной подруги, хотя бы.
- А как ты меня раскусил? – поинтересовался весело младший брат, подтягивая к себе еще одну пачку хлопьев.
- Я тебя достаточно знаю для этого. Скажи, ты до сих пор без работы сидишь? – брат поинтересовался тем тоном, которым банковский работник спрашивает, есть ли у вас деньги на отдачу кредита.
- Нет, - излишне радостно и быстро сообщил Дэриен, - я как раз вчера ограбил деньгохранилище и собираюсь завтра поискать новую работу, эта была слишком легкая.
Он не слышал голоса Кэвина больше двух месяцев, и сейчас понял, что, все же, скучал по брату. Этого не осознаешь, когда постоянно пытаешься себе внушить, что для тебя этот человек не имеет особого значения со всеми своими нравоучениями, однако едва слышишь его голос… Это как с сигаретами. Ты можешь себя убеждать хоть пять лет, стойко держаться, и даже попробовать внушить себе, что они тебе действительно противны. Пока не сделаешь первую затяжку спустя все это время. И тогда понимаешь, что пропал с головой. И тянешься за второй, потом третьей, а потом малодушно решаешь – все равно уже сорвался, почему бы не выкурить всю пачку? Но новой не быть! Сильные внутренние привязанности не так-то просто порвать самовнушением. По крайней мере, для него, Дэриена, не так-то просто.
Кэвин промолчал, только тихо выдохнув и Дэриен мог поклясться, что он пожал плечами – своими округлыми тонкими бледными плечами под не по размеру большим пиджаком.
- Ясно, - только и сказал брат. Потом неожиданно спросил. – Пока не надоело?
- Не-а, - легкомысленно ответил мужчина, отталкиваясь пальцами ног от стола и раскачивая стул. – Но если вдруг – ты узнаешь об этом первым, обещаю!
- Ты по-прежнему не хочешь заниматься ничем полезным для людей, да?
Дэриен сжал переносицу в жесте отчаяния. Этот разговор – как колесо, рано или поздно прокатывался по кругу и возвращался к тому общему месту, которое неизменно в каждой их беседе последних лет.
- Кэ-вин, - раздельно произнес Дэриен как можно более внушительно. – Я тебе уже столько раз говорил. Я не ты. Я не умею ходить на одну и ту же работу, ездить на одной и той же машине, видеть каждый день одних и тех же людей, каждую гребаную ночь видеть перед собой одну и ту же женщину! Не могу, не умею, не хочу! – он попытался смирить дыхание после излишне эмоционального монолога. - Да даже если бы хотел, не вышло бы, пробовал, - выдохнул он. - Не ровняй меня и тебя. Почему ты никак не привыкнешь к тому, что мы выросли совершенно разными людьми? Тебя гложет, что я не приношу пользу обществу? А какую пользу оно принесло мне?! Я не отнимаю последнее у бедняков, никого не разоряю. Потихоньку беру себе на жизнь. Ты когда-то говорил, что надо заниматься только тем, чем ты умеешь заниматься, к чему тянет. Так в чем проблема? Алё! Именно этим я и занят.
Дэриен резко замолчал, поняв, что, кажется, его немного занесло. На том конце разразилось гулкое обиженное молчание, беспомощно-растерянное, как всегда.
Не его вина была, что он не мог понять образ мыслей Кэвина. И не мог понять, как это – жить ради других. Зачем? Да и вины Кэвина в этом не было никакой. Он делал все, что мог, и делал достаточно до сих пор, чтобы совесть его младшего брата периодически начинала болеть той слабой нудящей болью, похожей на зубную. Которая, в итоге, заставляла его делать что-то типа добровольного пожертвования в фонд помощи бедным, или уходить с места преступления без денег, просто потому, что он увидел детские вещи на маленьком стульчике для кормления.
- Послушай, Дэриен, - брат, кажется, нашел, что сказать. После недолгого молчания он заговорил с новой силой, как обычно, найдя, куда нажать, чтобы его послушали. – Ради нашей дружбы, ради самого себя, или хотя бы ради меня…Попробуй найти работу, пожалуйста. Последний раз. Клянусь, я больше не буду тебя трогать в ближайшем будущем. Ты взрослый, умный. – Дэриен вздохнул и закатил глаза, покачав головой. - Я знаю, - отреагировал брат, похоже, почувствовав настроение младшего. – Знаю это, потому что жил с тобой бок о бок почти 20 лет. Знаю, в глубине души ты… ты такой, каким я, тетя, дядя, наши родители, в конце концов, - хотели бы тебя видеть. Я верю в тебя.
Чувство невыносимого дежа вю возникло у Дэриана, словно он где-то слышал эти слова, словно говорил их сам себе, но уже позабыл, когда и где. Внутри стало одновременно тепло и радостно – воскресло давнишнее, почти забытое ощущение детства, когда он был словно в коконе, в надежной и оберегающей заботе брата. Единственного существа на планете из шести с хвостиком миллиардов совершенно безразличных, которому было не все равно, что происходит за забором его души.
- Хорошо, - только и ответил он. – Кэв, я обещаю постараться. Раз ты так веришь в меня. Раз ты так этого хочешь, я буду очень стараться. Но боюсь…
- Не бойся, - оборвал его Кэвин. – Когда идешь заранее правильным путем, бояться не надо. Бойся, когда ты знаешь, что делаешь что-то неправильно, но продолжаешь этим заниматься.
- Договорились…- Дэриен помолчал. Потом вдруг стал снова несерьезен. - Эй, а если ты выиграешь спор, то, как в пятнадцать, отвесишь мне щелбан?
- Нет, с тех пор я немного повзрослел, - с облегченным смехом, который разрядил обстановку, ответил мужчина. - Тебе будет достаточно высунуться в окно и три раза прокукарекать. Ладно, мне пора. Меня отпустили с объекта всего на два дня, и мне еще лететь самолетом…
- Кэв…- Дэриен запнулся.
- Я в курсе, ты любишь меня. Я тебя тоже. Все, тетя рвет трубку. До свидания, Дэриан.
Мужчина глянул на трубку, улыбнувшись тепло, зная, там, в километрах от него, так же улыбается Кэвин. Впрочем, может быть, Кэв оказался умнее и не стал на людях стоять, улыбаясь, как придурок, трубке.
- Конец связи, Кэв.
Он обещал постараться. Ну что же, он постарается, честно. Однако в процентном соотношении надежда на то, что он полезет в окно кукарекать, была приблизительно такой же, как у надежды на то, что однажды президентом Америки станет негр.
Впрочем, все возможно.
_____
Стены одиночной камеры сдвигались прямо ему в мозг. Дэриен уже готов был позвать надсмотрщиков, чтобы признаться в тройном убийстве, лишь бы его поскорее отправили куда-нибудь подальше от унылого, безрадостного темного квадрата одиночки с пыльными и крошащимися стенами от старости стенами. Он ненавидел безделье, у него сразу начиналась депрессия и прямо-таки физические боли в области мозга, обреченного на такую длительную пытку бездействием. От скуки он отковырял от стены кусок серого кирпича, чтобы написать пару теплых слов тем, кто его сюда кинул. Но при очередной проверке, которые проводились раз в день, наброски его письма местному начальнику заметили, так что с творчеством пришлось на время погодить.
Ночью здесь было холодно, и тюремная оранжевая роба не спасала от мерзлого холодка, шедшего от стен. А днем – наоборот – камера как-то уж слишком разогревалась, и было душно, окошко под самым потолком, скорее - вентиляционный ход, в который не протиснулась бы и крыса, не пропускал особенно воздух - дышать надо было через раз. Одно это стоило признания в тройном убийстве. В конце концов, могло ли быть еще хуже?
Во время этого вынужденного отчаянного безделья не оставалось ничего, кроме как думать, погружаясь все глубже в собственные мысли, воспоминания. Всплывали обрывки размышлений, кусочки картин прошлых лет. И неотступно его преследовал вопрос – за что? Что и где он сделал не так, что вынужден так страдать? Он не был таким уж страшным грабителем, не насиловал и не убивал, почему и за что его карали там, наверху? И будущее представлялось ему только хуже, ведь тюрьма не способствовала активному образу жизни. Слово «свобода» снова обрело вполне зримое воплощение – это наружные стены колонии, за которыми нет ничего, кроме воли, одной огромной и необъемной. Она все больше представлялась Дэриану чем-то недостижимым. И если до суда он еще надеялся на то, что внезапно святой Гавриил снизойдет перед судьей в костюме адвоката, чтобы дать своему подопечному тот самый воспетый «второй шанс», то теперь не оставалось даже призрачной надежды. Слово «несвобода» тоже приобрело зримые очертания - массивной железной двери, и даже запах – затхлый и ржавый – камерных стен.
Обещания Кэвину он не сдержал даже частично. Хорошенько пораздумав над ситуацией, в которой он оказался, Дэриан посчитал, что от стабильности в его жизни не будет ничего, кроме проблем. А когда он сорвется – а вероятность этого была стопроцентная - кто знает, что он совершит? Пусть все остается на своих местах. Кэвин едва ли узнает об «успехах» брата. И чем больше он думал об этом, вертел и так и эдак перед глазами ситуацию, в которой оказался, тем больше он уверялся в собственной правоте. В умении убеждать совесть и умасливать ее различным душеспасительным само-враньем, пожалуй, Дэриену не было равных.
Однако жизнь оказалась чуть более изворотлива и изобретательна, нежели мозг Дэриена. Он убедился в этом, когда порог одиночки перешагнул его старший брат.
В камере было душно и темно, Дэриен сделал глубокий вдох, почувствовав, как внутри медленно начинают плавиться легкие. По ту сторону двери послышались шаги – обычное дело - принесли еду, или очередная проверка – тюремные будни не изобилуют разнообразием. Дверь с лязгом поехала, узник опустил голову – из проема брызнул свет, яркий и злой, как кислота, выжигающий привыкшие к полумраку глаза. Мужчина смог их открыть только когда дверь снова глухо закрылась.
Кэвин стоял перед ним, как один из всадников апокалипсиса, сошедший на землю для суда.
Пожалуй, если бы он начал кричать или ругаться – было бы значительно легче. Но он, в опрятном черном костюме-тройке, ухоженный и аккуратный, только смотрел. Молча, осуждающе, с тоской, с укором – каждая эмоция читалась на его лице ясно, как в открытой книге.
- Есть, что мне сказать? – наконец, обронил он.
Дэриан не нашел ответа – перехватило дыхание, что-то сжалось в груди и рвануло, оставив ощущение холодного кирпича в желудке. Вина, тяжелая, как могильная плита, прижала его, заставив спрятать глаза.
- Знаешь… мы почти покрасили гостиную… Тебе понравится, правда, - он кисло улыбнулся, жалко и беспомощно, - Все будет в приятном колониальном стиле… У нас уютное семейное гнездышко… - Он говорил, первое, что пришло на ум. Он хотел говорить и говорить, лишь бы не замолкать и не погружаться с головой в обиженное, уничтожающее молчание. Кэвин смотрел на брата, прямо и больно, ввинчиваясь в душу и заставляя ощущать себя на последнем круге ада. Заставляя мучиться от смущения и детского невыносимого стыда, словно он снова разбил мамину вазу и свалил все на кота.
- О господи, не смотря на меня так, Кэвин! – наконец, взмолился он. – Я со всем справлюсь.
- Ну да…На апелляцию подашь, - без тени усмешки сказал мрачно Кэвин.
- Слушай, может быть, ты тоже хочешь меня в чем-то обвинить? – младший брат взорвался. Ему отчаянно надоело гложущее внутренности смущение нашкодившего ребенка. Он, взрослый мужчина, сидел и оправдывался, словно у него не было других забот. Словно на следующей неделе его не отвезут в тюрьму, где ему предстоит еще не одна веселая ночь в кампании сокамерников. Жгучее разочарование брата, его практически ощутимое физически, кожей, осуждение – вот только этого ему сейчас не хватало для полного, окончательного счастья.
- Нет, я не буду тебя обвинять. Но и в твою защиту сказать нечего… - Кэвин помолчал, глянув на стены, исписанные короткими послания тюремщикам предыдущими заключенными. Наконец, он снова посмотрел на брата, найдя для этого внутренние силы, кое-как притушив горечь от обиды. - Во имя всего святого, почему ты не позвонил мне?
Кэвин искренне надеялся, что Дэриен ему действительно позвонит. Попросит помощи. В конце концов, с тех времен, когда он завязывал брату шнурки, его отношение к младшему нисколько не изменилось. Он так же сильно хотел что-то для него делать. Как найти в себе силы помогать отвлеченным тысячам людей, если не можешь оказать поддержку собственному брату? Это не вписывалось в картину мироощущения Кэвина – что Дэриен в какой-то момент просто перестал хотеть его участия и заботы. Он видел, как тот отдалился, стал избегать общения, и не понимал – что сделал не так. Холодные математические расчеты невозможно было применить к извращенной людской психологии, формулы и научная статистика не работали.
Дэриен посмотрел в сторону, повернулся, приподняв брови. Ему не нравилось гримасничать, но именно так работала его система психологической защиты.
- Как ты себе это представляешь? «Братишка, как ты, порядок? А я срок мотаю. Поможешь?» Так?
- Лучше, чтобы я узнавал об этом от чужих людей?.. – тихо спросил Кэвин. Замолчал, было, сжав челюсти, но потом все же продолжил. - Слушай, я пришел… помочь. – «Как всегда» - подумал Дэриен, поиграв желваками.
Кэвин впервые за весь разговор сдвинулся с места, подошел и прислонился спиной к каменной стене рядом с братом, присел на корточки. Прижался плечом, как замерзающая птица прижимается крылом к соседу, чтобы не умереть.
- Кое-кто дал согласие освободить тебя от заключения. Это связано с моей работой. Нам нужен доброволец для одного эксперимента. Небольшая операция, пара дней исследований… - он посмотрел на брата, просяще приподняв брови.
Дэриен не поверил тому, что слышит. Вскочил на ноги, возбужденный и злой, испуганный даже больше, чем до этого.
- Опомнись, это же мое тело! Мое тело! А ты собрался играться в доктора?! – почти крикнул он, пытаясь отделаться от мыслей о хирургическом столе, пищащих приборах, скальпеле, запахе больничной палаты, убогих калеках, умирающих от того, что им отрезали или пришили что-то не то.
Кэвин почувствовал, как его позвоночник трещит от упавшего вдруг ему на плечи отчаяния. Он знал - Дэриен будет против. И когда он откажется, кончаться варианты помощи. Они исчерпывались только одним маленьким шансом, что его младший брат преодолеет боязнь довериться, доверить себя, свою жизнь, кому-то еще, кроме него самого.
- Дэриен… - старший брат запнулся, посмотрев себе под ноги.– Выбор у тебя небольшой. Моя помощь, или пожизненное заключение.
Возможная мучительная смерть от научных экспериментов, или медленное безумие пожизненной несвободы за стенами тюрьмы. Назвать это выбором язык Дэриана не поворачивался. Это было самоубийство в обоих случаях, только виды казни несколько рознились. О брате Дэриан не думал, нет. Человеческий эгоизм толкал его на мысли исключительно о своей собственной безопасности, о будущем. Воистину, как никогда его «дальше» зависело от того самого «здесь и сейчас», о котором они говорили много лет назад. Бесконечной давности разговор ему припомнился в короткие секунды пристального взгляда на брата. Овальные очки, мягкие черты лица, грустные глаза – сколько прошло времени, он не изменился. Он так же мечтает помогать людям, порвать себя в клочки, лишь бы кому-то планете стало лучше.
Дэриан подумал - в конце концов, Кэвин едва ли подверг бы жизнь собственного младшего брата смертельному риску. Еще он подумал - настало время хоть раз поучаствовать в жизни брата, помочь ему сделать что-то хорошее. Один мудрый китаец сказал - путь в тысячу миль начинается с первого шага.
Дэриан кивнул. Одновременно себе и Кэвину.
___________
Крови липла, густая до тошноты. Когда он сломал шею охраннику, она уже начала подсыхать, образуя вязкую пленку.
Боже, это не с ним, это не правда! Это гребаный страшный сон, отвратительный ночной кошмар, от которого он сейчас проснется. Тело Кэвина лежало в трех метрах, как тряпичная кукла, беспомощное, с темными пятнами. В них скопилась кровь. Его нет, он умер, это...непостижимо. Он был жив пять минут назад, а теперь в сердце открылась окровавленная рана, настолько огромная, что он сам сейчас истечет кровью и умрет. У него откажут руки и ноги, его нахрен парализует
сейчас, прямо тут. Как это...? Почему!?
- Будь умнее... Будь...Не дай себя поймать... Будь умнее меня... Это просто,
- он стал задыхаться.
- Кэв, я позабочусь о тебе, я... ты только... Кэв? Кэв! Кэвин!
Нет, невозможно, нереально.
Ненависть. Злая и тупая, пульсирующая в затылке вместе с пульсом. Он чувствовал, как ненависть разливается по венам, как бьется в животе. Минуту назад в груди было так больно, что хотелось выдрать с корнем каждый нерв, лишь бы прекратил нарывать. Но образовавшаяся пустота быстро, как порезанный орган сукровицей, заполнилась чем-то другим. Тяжелым и обжигающе холодным.
Арно, все Арно. Мелкий ублюдочный террорист, бессердечная сволочь. И когда он умрет, может, только тогда уйдет эта дьявольская боль, вместе с ним. В свой персональный ад.
Дэриан подбежал к телу мертвого боевика. Его руки крупно тряслись от подступающего к горлу чувства истерики. Кровью собственного брата он написал послание Арно. Ублюдок оценит слог, он поймет, что его смерть уже расписана по часам, ей назначен прием вне очереди.
Когда Дэриан убегал, вместо сердца в его груди билась месть. Липкая и холодная, как подсохшая кровь, как потная от волнения рука, сжимающая пистолет или нож.
Месть будет его новой жизнью. Месть будет его Кэвином.
___________
В три часа дня по полудни на Северном кладбище не бывает много народу. В это время люди обычно заняты своими дневными делами – они прихлебывают кофе в закусочных, или работают, или спешат куда-то по неотложным делам. Люди заняты жизнью, и не думают о смерти в середине дня. Потому что для мыслей о ней отданы совсем другие часы. И в самый разгар будней на кладбище очень редко бывают посетители. На жесткой, с прожелтью, короткой траве, надгробия стоят в одиночестве и тишине, тихо отдавая взятое от солнца тепло воздуху, и на них оседает тонко блестящая в лучиках света пыль. Ветер приносит обрывки далеких разговоров, лениво трогает кончики зеленовато-коричневых, сухих листьев на деревьях, едва шевелит траву, пробегая по ней легкими волнами. Добротные мемориалы из массивного серого камня соседствуют здесь с изжелта-серыми рассохшимися до трещин деревянными крестами, каменными постаментами, высятся гранитные плиты, дорогие и черные, как патока, с белыми, как слюна, прожилками. Здесь не мрачно, но величественно, тихо и, кажется, если замереть и не дышать, можно услышать шепот, которым камни рассказывают о чем-то друг другу, а с тихим свистом на землю падают оторвавшиеся от ветки листья. Солнце гладило постаменты руками-лучами.
В три часа по полудни со стороны восточного входа появился человек. Он шел спокойно, не глядя по сторонам, уперев взгляд в землю, а руки засунув а карманы. Полы черной кожаной куртки были мужчину по бокам. Высокий темноволосый посетитель шел не прогуливаясь, он направлялся словно бы давно известной дорогой, прокладывая себе путь мимо крестов и постаментов, как будто шел вдоль изгибающейся белой линии, с почти механической точностью следуя по ее рисунку. Ветер ударил и бросил ему под ноги пару листьев – мужчина шел в сторону от центральной аллеи, прошел почти по кругу, то появляясь, то исчезая за надгробиями. Наконец, он вошел в плотную тень от густых крон деревьев, что росли по другую сторону от вытоптанной коричневой дорожки не больше полуметра шириной – по ней обычно ходили те, кто стеснялся гулять рядом с могилами, обычно думая, что некрасиво бродить над спящими под землей.
Тут, в тени, он замер, глазами удерживая одинокое, стоящее поодаль от остальных, обособленно, скромное простое надгробие. Плита на постаменте, сделанные из пористого серого камня, на которых было аккуратно выгравировано «Кэвин Фокс. 1968-2000». На земле рядом лежали желтые чуть подсохшие цветы, поблекшие от жары и со сморщенными сухими листьями, увядшие несколько дней назад, скорее всего. Посетитель долго стоял, не шевелясь, смотрел, закусив губу. Он словно бы набирался храбрости сделать последние несколько шагов до плиты, до чуть заметно выдающегося над землей холмика, во главе которого стояло надгробие. А подойдя, из внутреннего кармана куртки достал маленький букетик анютиных глазок. Замер, наклонив голову вбок задумчиво. Глядел, чуть надломив брови, закусив губу. Потом вздрогнул и прижал руку с тонким сухим запястьем к губам, потерянно всхлипнул.
- Господи, Кэвин, - едва слышно прошептал Дэриан, - Кэв. Да что ж такое…
Он с усилием проглотил ком в горле. Проморгал едкую резь в глазах. Положил цветы у надгробия, смахнув старые, уже увядшие. А потом сел, привалившись к камню плечом и положив на него голову, будто она тоже стала каменной и тяжелой.
- Кэв, я пришел, - тихо сказал Дэриан. Ветер рванул в порыве листья и траву, обдав холодным воздухом вспотевшие ладони.
Совсем недавно там, где он сейчас сидел, был небольшой пустой участок, обильно поросший короткой травкой, насыщенно-зеленой, как листья на деревьях их родной улицы. Потом были похороны. Священник, несколько людей в трауре. Много разрытой, бурой рыхлой земли, и спустя время – рана на ее поверхности затянулась, как болотной ряской, покрывшись ежиком травки. Затем ее скрыло окончательно. Теперь под широкой кроной стояла могильная плита. Это все, что осталось от Кэвина его брату, а вместе с этим камнем ему остались скорбь, изъязвляющая тоска, как ржа, разъедающая изнутри.
Пустота.
Боль, страшнее физической, тяжелее ее, потому что ни один анальгетик не помогал от мыслей, от горящего куска души внутри, заходящегося от ноющего нарыва. От него не спастись, не спрятаться, как не спрятаться от собственной тени. Он напивался, но, трезвея, еще больше страдал. И, казалось, если воткнуть нож в руку, будет легче, потому что только физическая боль могла на время притушить тошнотворную, выворачивающую наизнанку боль у сердца.
Он приходил и ложился рядом с плитой, свернувшись, как младенец, касался рукой камня, хотел срастись с землей, исчезнуть, раствориться и забыться, но внешний мир не отпускал его, тянул обратно. Так что он уходил, что вернуться снова. Сидеть, привалившись спиной, или обняв надгробие. Раз уж в жизни он так мало обнимал брата.
Дэриан не плакал, потому что слезы уже не помогали. Было только противно от бегущих по щекам соленых дорожек, которые, подсыхая, стягивали кожу. Если бы он мог, первые несколько дней после похорон брата он спал бы здесь, рядом с его могилой, потому что казалось, что так он будет к нему хоть немного ближе
- Агенство предложило мне работу, представляешь? – Дэриан усмехнулся, складка порезала его лицо, сделав его саркастическим. – Они как-то синтезировали ту фигню, которую мне надо колоть, чтобы я не сбрендил раньше времени.
Он взглянул на плиту - луч солнца сполз чуть ниже.
Дэриан снова опустил глаза, потом закрыл их вовсе, ощущая, как царапает кожу у виска пористый серый камень.
- Я мог бы сказать что-то типа «на твоем месте должен быть я», - глухо проговорил мужчина. – Но не скажу. Никому нельзя желать такой боли, Кэв. Как-будто…из меня что-то вырвали, и напихали внутрь ваты. Как в плюшевого медведя. По первости даже казалось, что из меня еда проглоченная вывалится – все казалось, что ниже плеч у меня ничего нет. – Он стиснул зубы до боли. – Господи, Кэв… Тебе надо было умереть, чтобы я понял, как ты мне нужен. Что за гребаная ирония гребаной судьбы.
Это чудовищно, это страшно, но после того, как Кэвин исчез из этой жизни, мир не рухнул, и люди почему-то все так же ходили по утрам на работу. Неуместно и обидно для скорби Дэриана, они искренне над чем-то смеялись, радовались каким-то своим особенным глупым пустякам. Они не плакали, не хотели разделить его всеобъемлющую тоску, эгоистично успокаивали, думая при этом, что завтра одеть и что купить к ужину. Они говорили много слов, суть которых сводилась к тому, что жизнь продолжалась. И он понимал – действительно, она идет дальше, она ни на секунду не остановилась и не замерла в тот миг, когда пули пробивали грудную клетку его брата.
- Не бойся, я не виню себя в твоей смерти, правда… - Дэриан поднял голову, оглянувшись вокруг – но, сколько хватало глаз, было пусто, только трава, камень и дерево. – Мне прислали твои бумаги. Те, что не засекречены. Я не думал, что сил хватит, но все-таки разобрал их. Не хотел сначала, но подумал – вдруг там есть письма твоей девушке…Мог бы отослать ей. В смысле, - Дэриан запнулся, беспомощно вздохнув. – Черт, я ведь даже не знаю, была ли у тебя девушка. Что я вообще о тебе знал? Пока разбирал, представил, как бы мы гуляли на твоей свадьбе… Не знаю какого дьявола, просто… - мужчина пожал плечами, грустно улыбнулся. – Это было бы забавно. Твои дети звали бы меня дядей. И я бы баловал их, в тайне от тебя скармливал им конфеты… - его губы поневоле стали кривиться. – Было бы... весело, - внутренние края бровей Дэриана надломились и взлетели вверх, он засмеялся немного истерично и высоко, а потом, всхлипнув, быстро вытер край глаза, оставив на внешней стороне ладони влажный след.
- Ладно, не время раскисать, - пробормотал он, силясь улыбнуться искренне, но губы все больше оттягивались по краям к подбородку, превращая лицо в маску грустного клоуна с нарисованной улыбкой рожками вниз. - Ты не волнуйся, я держусь. Так…- он глубоко вздохнул, пошарив рукой во внутреннем кармане куртки, - посмотрим, что у нас. – Дэриан вытащил тонкий глянцевый журнал – последний номер «Наука сегодня», полистал. – На чем мы с тобой остановились позавчера? Кажется, на том, что… - он бегал глазами по мелко напечатанному тексту, водил пальцем, наконец, удовлетворенно кивнул. – Нашел, вот, – он устроился поудобнее, и начал читать, изредка поднимая голову - оглядеться. - «Таким образом профессор Варго доказал, что ядра, входящие в состав антиматерии разгоняются до скорости света. А один из профессоров известного института, прозванного другими учеными «институтом научной фантастики» доказал, что…», - спокойный голос Дэриана плавно тек под кронами деревьев.
И если на минуту закрыть глаза, можно было подумать, что это не одинокий человек сидит перед каменной плитой, а просто в самом конце пикника на природе старший брат решил почитать младшему его любимые сказки, чтобы мальчишке было веселее засыпать, а его теплый дневной сон был сладким и крепким.
На тихое Северное кладбище жители Сан-Диего постепенно собирались люди. Они приходили посидеть у каменных надгробий. Побыть с теми, кто раньше был рядом, а теперь цветы и трава, разросшиеся густо и ровно по всему периметру территории. Поблизости не проходило широких магистралей, не взлетали самолеты, не было слышно шума большого, населенного суматохой города. Тут было действительно спокойно. А после захода солнца зажигались редкие фонари, и теплыми вечерами, под шелест листвы, люди по одному сидели на той траве, под теми облаками, под теми звездами, под которыми были с теми, кого уже нет. Старики плакали, молодежь складывала большие пышные букеты, кто-то приносил сандвичи и устраивал пикник. Это не было местом скорби, скорее памяти, бесхитростной и светлой. Место, где смерть и жизнь сосуществовали гармонично и переплетались тесно, невозможные одно без другого.
-
-
18.01.2010 в 13:12-
-
18.01.2010 в 14:41спасибо) очень хотелось немного приоткрыть завесу ощущений Дэриана и его отношений с братом, ну и посмотреть на становление его характера)
-
-
18.01.2010 в 15:12Lady_orange, очень даже. Совершенный канон, только шире и глубже.
-
-
09.07.2010 в 21:09-
-
19.08.2010 в 17:11-
-
27.11.2011 в 22:04Tetsu-kun303, спасибо!-)))